Распространение ламаизма в Сибири

...Надо напомнить, что нынешним летом проехал в Восточную Сибирь и за Байкал князь Ухтомский, командированный для изследования буддизма и причин усиленнаго его распространения там, где буряты недавно еще были язычниками. В то же время, как слышно, миссия князя Ухтомскаго касается изыскания средств к распространению православия взамен буддизма. Неизвестно, как выразятся меры к ограничению распространения буддизма, но и теперь уже, как видно, приезд чиновника наделал некоторую тревогу ламам.

История распространения буддизма среди наших инородцев и влияние его на бурят — предмет весьма любопытный, но для оценки и познания этого явления предстоит весьма внимательное изучение. Распространение буддизма в Азии совершается не среди одних бурят, но также среди монголов, калмыков, дербетов и вообще жолтаго племени.

Религия эта весьма древняя в Азии и, вероятно, соответствовала духу и характеру азиатских племен. О буддизме, как известно, у нас и за границей существуют целыя ученыя изследования¹⁾; учение это заслуживает глубокаго внимания философов. Поэтому легко к нему относиться нельзя. Буддизму когда–то принадлежала видная роль в Азии, недаром он охватил Индию, Тибет, Китай, долго господствовал в Туркестане и распространился на Монголию. Буддизм естественно и исторически приблизился к русским пределам по завоевании Сибири.

Как известно, Калмыцкое царство и Даюнгария были представителями буддизма. Русские застали еще развалины буддийских монастырей в местах близ нынешних Семипалатинска и Усть–Каменогорска. Это были известныя развалины Аблайкита. Следы буддийских храмов видны в вершинах Енисея, буддийская часовня была на Бухтарме (близ Рахмановских ключей). В исторической столице Каракоруме, о котором говорит Марко–Поло, при Чингис–хане были буддийские монастыри.

Знаменитый даосский монах Чан–Чун, ездивший при Чингис–хане для проповеди буддизма, повсюду на пути своем в Монголию и Туркестан встречал буддистов. Поэтому напрасно думать, что буддизм на севере Азии — явление недавнее. Как проник буддизм к язычникам или шаманистам–бурятам, и на это есть объяснения.

Буряты — народ монгольскаго племени, выдвинувшийся с юга и родственный монголам, они говорят одним языком с монголами,— что же удивительнаго, что культ, распространенный во всей Монголии и Китае, перенесся при первом сближении и обмене этих народностей. «Сами буряты охотно обращались в ту веру, которую исповедуют их соотечественники монголы»,— пишет Шашков в своем изследовании об инородцах ²⁾.

У буддистов была литература, и буряты вместе с монгольской громотностью естественно учились по буддийским книгам, так как других у них не было. Благодаря этому, буряты входили все более и более в тесныя сношения с Монголией, а потом Тибетом. Там живет папа буддийскаго мира — Далай–лама и кутухта; оттуда привозятся идолы, священныя книги и принадлежности богослужения, оттуда выходят ламы. «Плотским отечеством для бурята–буддиста служит Монголия, духовным отечеством для него сделался Тибет»,— пишет Шашков.

Желая создать для буддизма новый центр в Сибири и тем по возможности предупредить вероятное выселение бурят, правительство решилось учредить в Забайкалье особую высшую духовную власть для буддистов. В 1764 году Шеретуй Цугальскаго дацана был облечен титулом «бондидо–хамбо–ламы». Этот хамбо–лама избирается из родоначальников бурятскаго народа и из депутатов 34 буддийских приходов.

Ламаизм быстро начал распространяться, и в 1853 году было утверждено правительством 34 буддийских монастыря. В 1831 году буддистов было за Байкалом 85 000 чел., а лам 3514, в 1848 году буддистов насчитывалось уже 125 000, а лам 4546. В 1853 году правительство решилось издать некоторыя правила для буддистов, а число лам начало ограничивать. Привело ли к чему это ограничение, неизвестно, но несомненно одно, что с 1853 года буддизм сделал вновь огромные успехи, и теперь все Забайкалье может считаться принадлежащим к буддизму. Оно усеяно монастырями, дацанами, повсюду совершаются торжественныя буддийския богослужения, распространяется буддийская литература, буряты стали ярыми приверженцами буддизма и укрепились в нем, благодаря фанатизированию их целой иерархией лам.

Разсматривая это превращение, многие изумляются распространению буддизма среди бурят, которые до XVIII века были шаманистами и буддизма не знали; тогда он, может быть, едва проникал к ним. В 1741 году действительно буддизм так был слаб, что за Байкалом насчитывалось всего 11 дацанов и 150 лам. Почему мы поощряли буддизм и создали здесь иерархию лам, почему мы не воспользовались случаем распространять среди язычников христианство? Вот вопросы, которые нередко задаются. Особенно эти сетования стали слышаться в последнее время. Насколько вообще явилась 6лагоприятной для бурятскаго населения эта иерархия буддизма, созданная и утвержденная нами? — наступает время оценить. В ответ на это можно сказать: если буддизм в чистом виде, как религия, не имел ничего пагубнаго и тяжкаго, то иерархия буддизма недешево обошлась бурятам. Ламы, так сказать, оседлали их и создали, как жрецы, из культа источник дохода. Число этих лам начало плодиться неимоверно, а так как это было тунеядствующее население, то понятно, что оно, прикрываясь религией, доило народ. Но факт совершился!

Как ни странно, конечно, что буддизм распространился у нас, так сказать, под носом, как ни странно, что Монголия явилась культуртрегером и духовным наставником бурят, которые были в подданстве у христианской и цивилизованной державы, сколько бы мы ни винили себя за то, что, допуская буддизм и будучи терпимыми к нему, мы не отличили от буддизма ламаизма, или господства лам, и создали сами могучую, организованную силу ламаизма и в то же время отдали на жертву бурятский народ жадному буддийскому поповству,— всё это дело прошлаго.

Мы можем упрекать себя, сознавать свои ошибки, но теперь приходится считаться уже с новым явлением. Позволим себе, однако, прежде чем резко осуждать всю прошлую политику властей и правительства, сказать несколько слов в разъяснение исторических обстоятельств, среди которых действовали тогдашния власти. Буряты были народом недавно покоренным, а границы наши далеко не закреплены. Правительство держалось одинаковой политики как в отношении киргизов, где распространялось магометанство, так и в отношении бурят, где пробивал дорогу буддизм. Желая политическаго слияния и умиротворения инородцев, правительство не хотело разжигать страсти, налегать в деле совести и выбора религии. Оно было терпимо и к магометанизму, и к буддизму из политических видов, не желая раздражать население и открывать гонения за веру. Оно знало и предугадывало, что инородцы могут быстро откочевать, перейти на сторону Китая в случае этих гонений и что лучше держать их в своих пределах, предоставив дело культа их наклонностям. Нельзя было не признать здесь известной доли политической мудрости.

Время опасности еще и теперь не минуло. Перекочевки за границу и ныне возможны, а расположение инородцев к русским составляет и доселе залог нашего прочнаго политическаго и гражданскаго существования. Поэтому в системе прошлаго нельзя видеть одне только ошибки.

Конечно, по отношению к язычникам–инородцам и для противодействия или ослабления посторонняго иноверческаго влияния мы могли выдвинуть собственную нравственную и духовную силу, в наших руках могло быть просвещение, школы, христианская проповедь, наконец, европейская наука, которая бы скорее нам покорила инородцев, чем ламская схоластика, но наши просветительныя средства весьма слабы на Востоке, и мы о них весьма мало заботимся до сего дня. И доселе у нас самих являются еще сомнения, нужно ли просвещать даже собственное население в Сибири, нужен ли университет в крае? Чему же удивляться, что мы явились слабыми против завоеваний буддизма и магометанизма в прошлом.

Открыть гонение на инородцев и на иноверцев всегда было легко. Можно это было предпринять и в прошлом столетии по отношению к магометанам и буддистам, но когда эти учения начали упрочиваться среди инородцев, было ли бы это выгодно для нас? Гонение ожесточает сердца, заставляет пропаганду скрываться, но не мешает ей распространяться; гонимое учение идет как подземный внутренний огонь, хотя и невидный снаружи; запретное и гонимое учение становится привлекательнее и слаще, к вере присоединяется опасение потерять ее, к насилию — сопротивление и упрямство: так формируется фанатизм. Помогли ли бы здесь такия меры, за непринятие которых мы упрекаем прошлое? В лучшем ли мы положении могли очутиться? Едва ли.

Итак, наша веротерпимость к инородцам едва ли может считаться грехом. Но вера — вере рознь, а также важно практическое выражение вероисповедания и его формы. Весьма часто явления культа и формы его складываются в известныя учреждения, имеют особых представителей, которые влияют на гражданскую, культурную и экономическую жизнь народа. В пределах этих всякое правительство имеет право контролировать самыя проявления культа. Мало того, его прямой обязанностью является предупредить всякое злоупотребление культом, всякое шарлатанство, эксплоатацию и разорение народа.

Правительство вправе придти на помощь темной массе с светом просвещения и спасать народ от суеверия, фанатизма и жреческаго обмана, в каком бы культе это ни было, хотя бы в буддизме и магометанстве. Надо было проповеднику и монаху буддийскому сказать: «Если твое дело — спасение душ, завоевывай их, но ты не имеешь права во имя твоего принципа изменять и простирать свое влияние на материальное благо и благополучие народа, иначе ты не достоин своей проповеди и лишаешься ея». Вот этого мы не сделали. Оставляя буддизму ламскую иерархию, в массе тунеядствующих духовных монахов, мы не можем не признать, повторяем, зла и тяжести ея для бурятскаго населения. Однако мы сами поддерживали это зло и затмение, мы сами споспешествовали этому и создали теперь могучую силу против самих себя.

Понятно, что если прежде, в начале развития буддизма, еще можно было сделать что–нибудь разными ограничениями и стеснениями ламскаго влияния, то теперь ламство явилось во всеоружии иерархии; оно, проводя культ, тесно сблизилось с народом, но, главное, отождествило себя с этим культом и верою народа. Так всегда бывает. Поэтому в борьбе с ламаизмом теперь уже нужно в десять раз больше искусства и уменья. Всякий, имеющий дело с ламами, имеет дело и с буддизмом.

Ламы при первом гонении начнут вопиять о гонении религии, фанатизировать народ, они испробуют все средства расположить народ и посеять в нем представления о тождестве ламаизма и буддизма. Само собой, что темный народ поверит им. Возстановление же против нас вообще населения и разжигание религиозной страсти для нас может быть крайне невыгодно, неуместные приемы нам могут дорого стоить, а ламаизм, которому сочувствует население, с которым оно связало себя традицией, не только не уничтожится и не ослабнет, но несомненно усилится и приобретет острыя формы. Понятно, сколько здесь предстоит уменья, осторожности и терпения, чтобы оградить инородческое население от эксплоатации и обмана, не оскорбляя его религиознаго чувства, не возбуждая в нем вражды. Здесь необходимы не одни запрещения и ограничения. Едва ли помогут теперь полицейския меры против монастырей и лам. Не будут ли целесообразнее другия меры, а именно — рядом с гуманным и миролюбивым отношением к инородцу, поднятие его умственной, духовной жизни, словом, заботы о проведении культурнаго, цивилизующаго и просветительнаго влияния среди буддийскаго населения. Вот о чем следует подумать и подумать.

Источник: Восточное обозрение № 3, 22 января 1887 г.