Чрез Байкальское озеро
Специальный корреспондент газеты «Zeit» барон Биндер–Кригельштейн, отправившийся на Дальний Восток, помещает в указанной газете интересные фельетоны. Пока это — лишь описание путешествия, передача впечатлений от знакомства с русским народом, картины русскаго воодушевления и русской сумятицы, в общем безпристрастныя описания честнаго литератора, поставившаго себе задачей сообщать только правду. Мы можем поэтому ожидать, что барон Биндер и впредь будет представлять европейской читающей публике лишь картины действительной жизни, будет сообщать лишь то, что он будет видеть собственными глазами. А в наше время, когда на Дальнем Востоке кишмя кишит международными Хлестаковыми и Репетиловыми, правдивые, лишенные тенденциозности отчеты представляют собой особую ценность. И все эти Хлестаковы виноваты не в том, что передают ложныя известия,— в горячке сообщений проходят и неверныя,— а в том, что они злостно и преднамеренно придают русской жизни несуществующую окраску, в том, что они извращают настроение русскаго общества, занимаются сплетнями и интригами, их умышленно освещая и закрывая глаза пред проявлениями подъема духовной жизни народа.
Барон Биндер провел в Москве всего лишь два дня, и скромно описывает проявления народнаго воодушевления как бы сознавая, что он был свидетелем редкаго момента жизни народа, когда он неожиданно выростает, когда дремлющия в нем силы внезапно пробуждаются. Эта смиренность автора и дорога; он как бы становится в стороне, как бы сознает, как он мал в сравнении с этим вулканом патриотических страстей...
Теперь барон Биндер пишет со станции Маньчжурия о своих впечатлениях при переезде чрез Байкальское море. Так как до сих пор еще ни один литератор не описывал эту поездку, мы приведем некоторые отрывки из этой интересной статьи.
...«Старый полковник сибирскаго стрелковаго полка схватывает меня за руку, взволнованно показывает на восток и при грохоте колес и скрипений рельс кричит мне из всех сил в ухо: «смотри туда, туда! Там — Байкал!»...
Да, там он, действительно, лежал. Но это — не озеро; это безконечная снежная ровнина, края которой сливаются с серыми тучами. На левом берегу реки, вытекающей из озера, круто поднимаются скалистыя горы подле рельсоваго пути. Здесь лежат пять вагонов, разрушенных недавно низвергнувшейся лавиной. Из глубокаго снега виднеются лишь уродливые деревянные обломки. При этом несчастии пострадали 25 солдат. Но кто интересуется во время войны цифрами, не имеющими, по крайней мере, два нуля?.. Мимо этого места мы проезжаем почти безучастно.
В 11 часов утра мы прибыли на станцию Байкал. Здесь мы должны оставить поезд и разместиться в санях, приготовленных железнодорожным начальством. Станция очень мала, непривлекательна и не представляет защиты от холода сотням пассажиров, которым приходится ждать здесь несколько часов. Суета и крик... Во время длиннаго пути от Москвы каждый ближе сошелся со своими спутниками и каждый приобрел до дюжины приятелей. Все заранее условились разместиться в санях только с приятелями. Но где там?.. Во время давки и сутолоки каждый думает лишь о своем багаже, о своих одеялах, и начинается беготня по берегу как бы при состязании.
Там в пестром безпорядке стоят сани,— кто знает, сколько их? Пожалуй, их будет двести. В них запряжены маленькия, мохнатыя лошади с кривыми, но жилистыми ногами, с костлявой, некрасивой головой и толстой отвисшей нижней губой, обнажающей крепкие зубы. И между санями протискиваются кучера, почтенные господа буряты.
Много лет тому назад я сдружился с китайцами и монголами, даже с маньчжурами; но этот сорт homo sapiens был мне нов. Итак, второпях я сообщаю, что бурят никогда не моется. Я, ротмистр пограничной кавалерии, граф Арнфельт и его товарищ ротмистр Чевакинский уселись в сани одного джентльмена, погруженные по уши в ручном багаже.
При всем старании из обломков старой мельницы и парусной лодки соорудить что–либо, едва ли можно было бы создать что–либо более удивительное, чем эти сани. Это — конгломерат различных частей, которыя по своему происхождению так же различны, как и части, скажем, этнографическаго музея. Упряжь лошади составлена из разрезанных старых голенищ и овечьей кожи, и их ремни переплетены лыком и веревками так густо, что кажется, что лошадь всю свою жизнь не освобождается от этой безпорядочной сети. Так и кажется, что этих лошадей никогда не выпрягают.
Но все же в этом ковчеге сидится не дурно. На этом месте ширина Байкала достигает 43 версты. С хорошими лошадьми это разстояние можно проехать в три часа, но будем ехать четыре.
Это была великолепная поездка. На юге тянулся скалистый, крутой берег в волнистых линиях и исчезал в необъятной дали, расплываясь голубым туманом... Не чувствуешь, что под тобой вода, глубиной в 1400 метр. Здесь царит необычайное оживление, как на главных шоссейных дорогах. Куда только ни бросишь взгляд, всюду сани и сани... Сани, нагруженныя шпалами и рельсами для железной дороги; затем сани, возвращающаяся порожняком: четыре или пять саней имеют одного кучера, и смирныя лошади тупо и послушно плетутся за ним; снова караван в двадцать саней, нагруженных тяжелыми ящиками с боевыми снарядами; а подле них солдаты — в валенках, толстых полушубках, с ружьями с вечно примкнутыми штыками, которые у большинства обвязаны платками. Их лица раскраснелись, и от поры до времени из их рядов раздается крепкая брань... А далее — опять сани с бежавшими из Маньчжурии, сани нагруженныя мешками с солью и мукой, и снова сани... сотни, тысячи, черныя, передвигающияся пятна на огромном ледяном пространстве... А между ними группы запасных рядовых, которые в своих крестьянских платьях маршируют чрез озеро, а дальше — группы рабочих, занятых при постройке железнодорожной линии.
Снег едва лишь достигает глубины одного фута, и лишь в некоторых местах намело высокие сугробы. На таких местах наши сани качаются и вдруг,— мы лежим на льду под нашими вещами. Несколько солдат подбегают к нам, помогают подняться и приводят в порядок сани... Вдоль проезжей дороги в промежутках ста шагов воткнуты в снег небольшия ели, и на каждой версте вбит в лед столб, к которому привязан фонарь. Ведь там и ночью кипит жизнь!
В час пополудни мы видим вдали среднюю станцию. Чего нам только о ней раньше не разсказали!
Что там можно получать великолепный борщ и горячие щи и все, чего душа захочет!..
Мы подъехали ближе. Эта «станция» представляла собою груду неотесанных бревен, между которыми торчала железная труба.
И вдруг позади нас раздается как бы вой индейцев. Мы еще две версты от станции,— а уже начинается скачка. Буряты, как безумные, стегают кнутами своих бедных коней, мчащихся галопом. Мимо нас мчатся сани, одне наезжают на других, опрокидываются, лошади вырываются и убегают, а над всем этим хаосом вой и крики бурят... И все это для того, чтобы на одну минуту приехать раньше другого и занять в станции место, где можно было бы проглотить тарелку борща!
Средняя станция состоит из четырех сколоченных из бревен изб, представляющих собою два ресторана; один — для офицеров и чиновников, другой — для нижних чинов. Мы также теснимся в избы. Сегодня в виде исключения — теплая погода, а именно 22 градуса по Цельсию ниже нуля, в то время, как в Иркутске мы с удовольствием констатировали — 35 гр. Но эти цифры ничего не значат, если только воздух спокоен!
Три года тому назад я путешествовал в Монголии при 42° и почти нисколько не страдал от этого мороза, а несколько дней позже из нашего отряда некоторые замерзли при 18°, только потому, что при этом дул холодный северо–восточный ветер! Лишь когда мы вошли в эту жарко натопленную избу, стены и пол которой обиты толстым войлоком, наши лица начали гореть как бы огнем. После того как мы выпили несколько рюмок водки, начался живой, горячий разговор. Все говорили, перебивали друг друга, обменивались впечатлениями, высказывали надежды. Здесь жизнь била ключем, и с Иркутска я в первый раз заметил живое, воинственное, радостное настроение. Раньше же, в вагонах, они были скупы на слова и мечтательно сидели по углам вагонов.
Здесь за столовый стакан водки, к тому же плохой, требовали рубль, и негодующим офицерам ресторатор отвечал с приниженной дерзостью: «не покупай, батюшка; никто не неволит»... Чрез полчаса мы отправились дальше на восток. Вдали мы видим батальон восточно–сибирскаго полка, который, подобно нам, тянется на восток. Я хочу снять их моим дорожным аппаратом, но товарищи не пускают: «не надо; они маршируют здесь в плохом порядке». Это — правда. Но к чему этот батальон должен на льду держаться в строгом порядке? Он растянулся длинной линией в две версты, а за ним следует пятьдесят саней с боевыми снарядами и походными предметами.
Начинает уж темнеть, и последние лучи заходящаго солнца освещают вдали станцию Мысовую»...
Источник: «Байкал» № 26, 11 апреля 1904 г.
