Вблизи Верхней Ангары
К сентябрю уже все три партии Байкальской экспедиции собрались в вершине озера, возле устьев Верхней Ангары, где в это время рыбопромышленники приготовлялись к встрече рыбы — омуля.
На 18–ти верстной полосе от Кичерскаго до Дагарскаго устья, точно так же, как и вверх по Ангаре на 25 верст,— громадные баркасы–неводники были уже разставлены по своим местам,— по тоням,— и полторы тысячи народу напряженно ожидали «хода» рыбы. Но на этот раз рыба долго заставила себя ждать и только после 20–го сентября, после сильных штормов от SW–а, пошла она в реку,— и тем воскресила надежды промышленников. «Жрать, ведь, нечего...» — слышались до сих пор всеобщия жалобы.
Но вот, один за другим неводники начали привозить рыбу, нагруженную чуть не до бортов... Лица всех просветлели... Пустовавшие сараи (рыбоделы) оживились, и «чищалки» принялись за потрошение и посолку рыбы, а бочки и лагуны стали наполниться рыбой и икрой; послышались даже развеселыя песни. Освещенные ярким пламенем лучин, горевших на колонках, сложенных из кирпича, ночью рыбоделы — наполненные женщинами, ловко маневрировавшими ножами,— представляли собою фантастическую картину. В стороне же от рыбоделов, во влажном ночном воздухе носились дикия завывания — «ой–ной» — тунгусов, устраивавших сладострастныя пляски...
В этом районе не было никаких других интересов, кроме «рыбных». Вставали и ложились только с мыслью об улове. На широких началах ведет рыбный промысел только компания «Сверлов, Улишев и Шипунов»; ей принадлежат почти все тони и она уже арендует у тунгусов большую их часть. Пароход «Забияка» поддерживает сообщение между обеими устьями, развозя провизию и буксируя неводники.
Широко поставленное дело вызвало, конечно, и присутствие контрольных властей в лице станового пристава и нижних полицейских чинов: в их ведении находится правильная постановка баканов, правильная ловля рыбы, а также разборы недоразумений и наблюдение за сохранением общественной тишины и безопасности и проч. и проч. Нужно отдать справедливость: рабочие ведут себя положительно прекрасно, несмотря на то, что все это, по большей части, элемент ссыльный, голытьба, а женщины–чищалки,— за некоторыми исключениями, прямо–таки навербованы из «погибших, но милых созданий».
В Дагарском устье имеется компанейская больница для рабочих, и фельдшер, выписываемый на время промыслов из Иркутска. Болезни, как пришлось узнать от фельдшера, имеют преимущественно простудный характер,— и воспаление брюшины — один из господствующих видов. В самом деле: не легок труд рыбака, по колено в воде выбирающаго невод, несмотря ни на какую погоду и, зачастую, в сильную стужу.
В Дагарском же устье вас невольно поражает большинство пустующих и разваливающихся сараев, с полуразобранными боками и крышами. Оказывается, что сараи эти принадлежали когда–то промышленникам, не выдержавшим конкуренции и разорившимся. В том же устье имеется и церковь, построенная промышленниками, стоящая одиноко у самаго берега. Стройная архитектура ея совершенно не вяжется с этими полуразвалившимися сараями и грязными юртами тунгусов. Священник из села Верхне–Ангарскаго почти все лето находится в разъездах по обеим устьям, исполняя требы.
В Кичерском устье более жилых построек,— и оне–то составляют так называемыя чечевки. Здесь в ноябре, когда возвращаются с гор тунгусы, происходит соболиная ярмарка, на которую приезжают баргузинские торговцы. В этом незначительном местечке нас поразило обилие лавок. Чуть ли не через дом красовалась вывеска: «торговля разными товарами». На одном только перекрестке мы насчитали пять таких лавок,— и это несмотря на склады рыбопромышленной компании имеющей свои запасы. В этих лавках, наряду с броднями, ичигами, годовалыми баранками, салом, табаком, красовались духи и одеколон Ралле... По словам промышленников, большая часть из этих «торговль» прикрывает собою совершенно другую деятельность, вроде скупки рыбы и других афер. И в самом деле: редкая деятельность обходится без паразитов.
Мы уехали из Кичерскаго устья 26 сентября,— в самый разгар хода рыбы, но хода «поздняго». По словами старожилов–промышленников, рыба приходит теперь позднее. Прежде, говорят они, кончали мы (лет 20–25 тому назад) промысел 28–го сентября, теперь же дотягиваем до 10 октября. Другой раз досадно смотреть, как омуль после окончания промысла, что называется, валом валит, но уже подо льдом. И близок локоть, да не укусишь.
Что же за причина такого опаздывания прихода рыбы? — Да климат переменился, отвечают они. Лето стало дольше: вместо свежих погод в августе,— теперь тихо, и только сентябрьский штормовой култук (SW) подгоняет рыбу на север...
Теперь нам понятны сетования тунгусов, что с приходом «русских», рыбы в озере стало мало. Не переменили ли мы в самом деле, даже и климат?.. Или, может быть, хищнический лов заставил омуля видоизменить свои инстинкты?
Источник: Восточное обозрение № 266, 5 декабря 1901 г.
