Работы к северу от дельты Селенги
Уже 11/2 месяца, как мы распростились с Селенгой, подвигаясь все далее к востоку,— и в то время, как пишу вам это письмо, живем в губе Таланка, не доходя 20 верст до станции Гремячей. Очутившись на низкой безлесной местности Селенги едва ли не в дремучем, еще не тронутом человеческою рукою, лиственном и сосновом лесу,— мы в первое время не могли надышаться воздухом, наполненным смолистым ароматом хвои, не могли налюбоваться этим лесом. Природный шатер из густо сплетшихся ветвей предохранял нас от ветра и зноя.
Медвежьи тропы, свежие следы огромных лап этого зверя перекрещивались со следами человека, и пока свидетельствовали о взаимной нашей мирной жизни,— быть может, отчасти и от того, что мы не видали еще друг друга в глаза.
На всем протяжении берега к северо–востоку от мыса Облом, составляющаго восточную границу залива Провал, и до станции Гремячей мы встречали часто рыбопромышленников, живших в балаганах. Попадались также часто зимовья,— даже целыя группы их; но в настоящее время они пустуют в ожидании глубокой осени и будущей весны. Особенно много этих построек растянулось по всему берегу губы Таланка, где весною рыбаки жили несколькими артелями. Здесь встречаются даже целыя избы с белыми, как снег, печами. По словам одного из рыбаков, эти постройки принадлежат преимущественно богатым крестьянам из дальних деревень: Инкиной, Дубининой, Оймур и других. У каждаго из них бывало прежде до 40 рабочих в артели; теперь же, вследствие плохого улова рыбы, артели все уменьшаются. В особенности неудачным был настоящий год. Около реки Черемшанки мы заметили большой деревянный крест с вырезанной надписью, что крест этот поставлен усердием Инкинскаго крестьянина Трифонова в 1873 году.
На всем упомянутом протяжении имеются только две деревни: Сухая и Заречье,— в 18 верстах от мыса Облом. Интересна последняя история Сухой деревни. Лет 10–11 тому назад отправилось три промышленника, отец и два сына, на рыбный промысел к мысу Облом. Тут как–то застала их осенняя непогода, лодка их перевернулась,— и все они потонули. Это событие так подействовало на крестьян, что все они выселились из этой деревни и перебрались в Оймур, основав новую деревню Мостовую.
— «Если уж все трое потонули, так значит Богу не угодно, чтобы мы здесь жили»,— объяснили они по–своему свое переселение.
Вздумалось только после того одному пришлому крестьянину, полу–еврею, поселиться здесь и кроме рыбной ловли заняться хлебопашеством и скотоводством, чего прежние крестьяне не делали. Так как ему, что называется, повезло, то, глядя на него, стали подбираться к нему, по соседству, и другие,— всякий, как говорится, сброд из разных деревень,— и деревня Сухая снова ожила, имея в настоящее время более 20 дворов. Между тем, четыре года тому назад, партия переселенцев из Южной России, возвращаясь обратно с Амура, где им не понравилось, попала случайно в деревню Сухую. Здесь им приглянулось, и они основались вверх по речке Сухой, отдельно от сибиряков, образовав в 3–х верстах от них новую деревню Заречье, которая в настоящее время состоит из 10 дворов, в 17 душ, разместившихся по трем улицам: Полтавской, Черниговской и Киевской. На «новой» земле у них все родится хорошо, но понемножку: хлеб родится сам 100, (?) но хватает, покамест, только для себя. Скучно им без земляков и потому они зовут их к себе из России, нахваливая свои места.
Таким образом оживляется, мало–помалу, южный берег Байкала, привлекая и южную Русь,— и только противолежащий нам Ольхон с Малым морем живут своим особым «инородческим» миром.
Источник: Восточное обозрение № 197, 14 сентября 1899 г.
