К истории нерпичьего промысла на Байкале

В средней части оз. Байкал, близ мыса Святой Нос, расположены Ушканьи острова. От материкового берега острова удалены на 6 км. В группу Ушканьих островов входят о. Большой, площадь которого около 12 км², и три Малых, наибольший из которых о. Долгий равен 0.5 км². Постоянного населения острова до недавнего времени не имели, однако совершенно безлюдными они не оставались. Сведения о следах пребывания древних людей на Ушканьих островах были впервые опубликованы П.П. Хороших¹⁾. Он указал, что на Большом Ушканьем острове имеется пещера, около которой найдена керамика железного века. В 1950 г. проф. М.М. Кожов доставил в Иркутский краеведческий музей маленький шлифованный нож из зеленого нефрита. По сведениям музея, он найден в этой пещере²⁾.

В 1959 г. лимнологи, работавшие на острове, обнаружили древнюю керамику, о чем любезно сообщили Иркутской археологической экспедиции (начальник М.П. Грязнов). В результате этого сообщения и было предпринято обследование Ушканьих островов. Во время разведки автору удалось посетить два острова: Большой и Долгий.

Остров Большой, густо поросший хвойным лесом, имеет 10 террас, но археологические находки, сделанные в пяти пунктах, приурочены только к нижней террасе (рис. 1).

Пункт I. На южном берегу острова близ края высокой (до 10 м) крутой террасы, среди корней поваленной лиственницы в раскопе площадью 9 м² были найдены черепки красноглиняного сосуда и отщепы кварцита, на одном из которых имеется ретушь. Находки залегали в слабогумусированной коричневатой почве на глубине 5–10 см. По сохранившимся обломкам трудно судить о форме сосуда. Он был лепным, тонкостенным, имел прямой венчик, около которого располагался орнамент из валика и косых нарезок. По краю венчика нанесен узор из кружков (рис. 2, 1). Исходя из характера керамики, данное местонахождение можно датировать эпохой бронзы.

Пункт II. В бухточке на северном берегу острова находки были сделаны в трех местах. В восточной части бухты найден крупный обломок венчика лепного сероглиняного сосуда эпохи железа, украшенный налепными валиками с защипами и маленькими глубокими ямками (рис. 3, 1). В западной части бухточки, в обнажении обрывистого берега, в основании красноватого суглинка, лежащего между дерном и галечником, на глубине 15–18 см на протяжении 12 м найдены отщепы кремня и кварцита, большой кварцитовый скребок (рис. 4, 4) и мелкие обломки тонкой красноглиняной керамики. На осыпи подобрана тонкая галечка с отверстием в центре, сделанным двусторонним сверлением (рис. 4, 5). В 70 м к западу в таких же условиях залегания были найдены обломки одного сосуда, орнаментированного рядами узкой «отступающей лопаточки», сгруппированными попарно (рис. 2, 5). Вместе с ними встречены отщепы обычного для байкальских стоянок зеленоватого кремня и кость нерпы. Оба последних местонахождения следует датировать на основе керамики глазковским временем (эпохой бронзы).

Пункт III. У юго–восточного мыса острова на границе соприкосновения галечного пляжа со скальными выходами высокого берега расположена пещера. Ее аркообразный вход обращен на юго–юго–восток. Пещера углублена в скалы на 3 м, наибольшая ширина ее 5.9 м, высота сводчатого потолка — 3.15 м. Заложенный у западной стенки пещеры шурф дал следующую стратиграфию:

• серая известково–углистая пыль (0–0.15 м);
• первый черный углистый слой (0.15–0.2 м);
• грязно–белая известковая масса (0.2–0.29 м);
• второй черный углистый слой (0.29–0.34 м);
• плотная известковая корка (0.34–0.38 м);
• третий углистый слой (0.38–0.4 м), переходящий в материковый темно–серый крупный песок и гальку.

Во всех слоях, за исключением плотного известкового, где найдены лишь мелкие неопределимые кости, встречались черепки плоскодонных глиняных сосудов и кости нерпы, часто раздробленные и обгорелые.

В первом пылевидном слое под средним из трех уложенных в ряд камней обнаружена цилиндрическая ямка диаметром 14 см, прорезавшая нижележащие слои вплоть до третьего углистого. На дне ямки найдены кости нерпы и 13 мелких мраморных галек.

В двух верхних слоях было найдено много черепков сосудов курыканской культуры. Они украшены тонкими, иногда рассеченными валиками, бороздками, ногтевыми вдавлениями (рис. 3, 2, 3, 5–10, 12), маленькими ямками. Аналогии этой керамике встречаются среди курыканских сосудов шатровых могил и поселений Байкала³⁾.

Во втором углистом слое найдены сильно шлакированные неорнаментированные черепки, толстые и грубые. В третьем углистом слое привлекает внимание обломок венчика сосуда, украшенного налепными, рассеченными валиками и глубокими ямками (рис. 3, 11). Этот сосуд толще и грубее сосудов верхних слоев. Залегание этого сосуда в самом нижнем культурном слое позволяет датировать его более ранним временем, чем курыканские сосуды и предположительно отнести к рубежу нашей эры.

Каменных орудий в пещере не найдено. Точильные же камни из мелкокристаллических пород, которые встречались при раскопках, явно употреблялись для заточки металлических орудий. Поэтому диссонансом ко всему найденному в пещере материалу является нефритовый нож, числящийся, как выше отмечалось, происходящим из этой пещеры.

Когда–то вода заходила в пещеру, обязанную своим происхождением абразивному воздействию волн на береговые скалы. Освобождение пещеры от воды произошло, согласно теории В.В. Ламакина, вследствие прерывистых поднятий Ушканьих островов из вод Байкала⁴⁾. Заселена она была вскоре после того, как обсох ее пол, сложенный крупным песком и галькой. Время первичного заселения пещеры можно на основе керамики нижнего культурного слоя предположительно отнести к началу нашей эры. Преобладание курыканской керамики говорит о том, что пещера наиболее часто посещалась охотниками за нерпой в период, относящийся ко второй половине I тысячелетия.

Пункт IV. Примерно в центральной части южного берега, около зимней базы лимнологов, в шурфе, заложенном на огороде, были найдены совместно с костями нерпы обломки толстостенных сосудов, украшенных рассеченными валиками, близкие к черепкам из верхних слоев пещеры (рис. 3, 10).

Пункт V. В юго–западной части острова, около мыса Тонкого, первая терраса понижается до 3 м. Здесь в бухточке, недалеко от метеостанции, на осыпи разрушающегося берега и в коричневом суглинке на глубине до 25 см двумя отдельными скоплениями были найдены кости нерпы. В одном случае они сопровождались лепной неорнаментированной керамикой, в другом — обломками лепных сосудов, орнамент которых составляли ряды «отступающей лопаточки». Один сосуд украшен близ венчика двумя рядами выпуклин (рис. 2, 2). Подобный орнамент имеется на сосуде, найденном И.И. Веселовым у с. Степной Дворец в устье р. Селенги, который А.П. Окладников датирует глазковским временем⁵⁾. Часто встречается он и на глазковских сосудах, составляющих основную массу керамики стоянки Улан–Хада.

Около зданий метеостанции на поверхности встречены обломки курыканских сосудов.

Следы посещения Ушканьих островов древними охотниками были обнаружены и на о. Долгом, имеющем, подобно другим Малым Ушканьим островам, низкие скалистые берега, поросшие редкостойным лиственничным лесом. Излюбленным местом стоянок была бухта на восточной стороне острова, защищенная от господствующих северо–западных ветров. На ее крутом, но невысоком (до 5 м) берегу сосредоточены все находки. Культурные остатки, как показали зачистки береговой бровки, залегают линзами и встречаются на протяжении 100 м.

Первыми посетителями острова были люди глазковского времени, оставившие после себя керамику, орнаментированную рядами «отступающей лопаточки» (рис. 2, 6). При сборах на галечно–суглинистой осыпи берега попадались черепки керамики и более позднего периода: курыканской с налепными, расчлененными защипами валиками (рис. 3, 4) и уйгурской красноглиняной толстостенной, украшенной штампом, оставляющим неглубокие желобчатые отпечатки в виде концентрических ромбов (рис. 3, 15). Кроме обломков сосудов найдены отщепы кремня, халцедона и кварцита, кремневые ножевидные пластинки, обломок кварцитового ножа, осколок шлифованного нефритового изделия, скребки и обломок формы для отливки ножа, сделанной из песчаника (рис. 4, 3).

Среди скребков привлекает внимание массивный экземпляр, изготовленный из плитки кремнистого сланца (рис 4, 1). Аналогии ему можно указать среди каменного инвентаря стоянок Антипиха близ Читы и Талцак–Булак в Монголии⁶⁾.

Находка литейной формы, являющейся редкостью для Байкала, служит еще одним доказательством существования в лесном Прибайкалье самостоятельного бронзолитейного производства.

Так же как на стоянках Большого Ушканьего острова остатки древних изделий были найдены на о. Долгом вместе с костями нерпы, часто раздробленными и обожженными.

Судя по незначительности культурного слоя и малому числу находок, обнаруженные места поселений являются кратковременными стоянками охотников на нерпу. Небольшие размеры островов не могли позволить людям с присваивающим или скотоводческим хозяйственными укладами надолго обосновываться на них. Многочисленные находки костей нерпы⁷⁾ на местах стоянок служат доказательством, что острова, славящиеся и сейчас нерпичьими лежбищами, были известны обилием тюленя и в далекие от нас времена.

Нерпа, или байкальский тюлень, составляет одну из интереснейших «зоологических загадок» этого величественного озера. Начиная с Аввакума, отмечавшего в своем «Житии», что в Байкале «вода пресная, а нерпы и зайцы великие в нем; во окияне в море большом, живучи на Мезени, таких не видал»⁸⁾, байкальский тюлень привлекал к себе внимание многих пытливых умов. Наиболее полные исследования о нем принадлежат З.Ф. Сватошу и Т.М. Иванову⁹⁾.

Весной, следуя за отступающими льдами, нерпы мигрируют в северную часть Байкала, носящую название «Подлеморья». После исчезновения последних льдин начинается возврат нерпы, сопровождающийся выходом ее на береговые лежбища. На Ушканьих островах лежбища бывают летние (конец июня — начало августа) и осенние (со второй половины сентября до появления льда). Но осенью на берег выходит немного тюленей (щенные самки), а частые сильные ветры, дующие в это время с северо–северо–запада (до 45% ветреных дней)¹⁰⁾, и волнение на море связывают поездку на Ушканьи острова в это время с большим риском, да и шансы на успешную охоту малы. Поэтому, вероятнее всего, Ушканьи острова являлись местом односезонного, летнего промысла.

Учитывая большую примитивность приемов охоты, практиковавшихся нерповщиками в недавнем прошлом на Ушканьих островах, можно предположить, что почти те же приемы были известны и в древности. Вероятно, древние охотники высаживались на островах за несколько дней до начала летних лежбищ и ждали в укромном месте (не разводя костров, чтобы не спугнуть осторожную нерпу) ее появления у берегов. В ожидании охоты нерповщики могли заниматься починкой своих орудий и изготовлением новых. Необходимо было также устраивать засады и подходы, так как при охоте на лежбищах главное — отрезать выползшего на берег зверя от воды. Застигнутых врасплох животных можно легко убить любым оружием — палками, дубинками.

Такой способ охоты был широко распространен. Он отмечен в Северной Европе¹¹⁾ и был в ходу в сравнительно недавнее время и на самом Байкале. На Малых Ушканьих островах нерповщики использовали устроенные среди прибрежных камней укромные ходы, по которым подкрадывались к лежащим на берегу животным и за один выход убивали дубинками и обухами от 4 до 12 нерп¹²⁾. Эти ходы, подновлявшиеся почти ежегодно, могли быть сооружены в очень отдаленные времена.

Охотники съедали часть мяса убитых нерп на месте. От их пиршеств до нас дошли раздробленные и обожженные кости. Количество ластовых костей (74%) по отношению к остальным костям определенно превышает нормальное анатомическое соотношение. Это указывает на то, что ласты употреблялись здесь же, на островах, а туши увозились. Вероятно, у древних жителей Байкала, как и у других народов, занимавшихся тюленьим промыслом, ласты считались лакомой пищей, по праву достававшейся охотнику¹³⁾.

Откуда приезжали на острова древние охотники, куда они возвращались, увозя свою добычу,— пока неясно. Возможно, что их постоянные поселения находились на полуострове Святой Нос и других близлежащих участках восточного берега Байкала. Но на всем огромном протяжении этого берега исследовались лишь стоянки на р. Баргузин, наиболее близкие к Ушканьим островам; вся же остальная береговая линия Байкала к северу от устья этой реки вплоть до долины Верхней Ангары остается в археологическом отношении неизвестной.

Ушканьи острова смогли стать местом промысла нерпы только в эпоху ранней бронзы, когда люди научились делать хорошие лодки. Начало же охоты на байкальского тюленя, судя по береговым прибайкальским стоянкам относится к неолитическому времени. Так, при раскопках стоянки Улан–Хада кости нерпы были найдены во всех культурных слоях, начиная с самого нижнего. Исследование остеологического материала Улан–Хады позволяет говорить о том, что на всем протяжении существования поселения промысел нерпы имел большое значение в хозяйстве, несмотря на изменение форм последнего. В неолитических и глазковских слоях, где определено присутствие костей медведя, бобра, косули, оленя, лося и нерпы, кости нерпы составляют более трети всего количества костей и занимают первое место по числу особей. Подобное явление наблюдается и в курыканских слоях, где кости нерпы встречены совместно с костями лошади, крупного и мелкого рогатого скота.

Кости нерпы найдены и на всех других древних поселениях Байкала, где только сохранился и был определен остеологический материал. Примечательно соседство древних поселений и нерпичьих лежбищ. Человек явно стремился селиться ближе к местам промысла. Например, в районе с. Горемыки древние поселения располагаются недалеко от нерпичьих лежбищ; вокруг мыса Колокольного — обычного места выхода нерп на берег — также обнаружен ряд стоянок. Совпадения в расположении стоянок и лежбищ так часты, что можно надеяться обнаружить в будущем древние поселения в Чивыркуйском заливе, у мыса Котельникова, в бухте Аяя, где имеются лежбища нерпы. Древний нерпичий промысел, вероятно, первоначально имел место только на лежбищах (летних и осенних).

Зимний лов нерп на льду развился, очевидно, позже, когда появилось специальное орудие — гарпун, известный лишь с эпохи развитого неолита Прибайкалья (серовская культура)¹⁴⁾. Гарпуны часто встречаются в погребениях и на поселениях Прибайкалья. Наиболее массивные из них могли употребляться для охоты на нерпу, что должно было сделать зимний промысел более продуктивным. Охотники Прибайкалья не выработали сложный поворотный гарпун, более удобный при охоте на морского зверя, хотя попытки изобрести его делались, в чем нас убеждает костяной наконечник, найденный в нижнем серовском слое стоянки Семеновка на Ангаре¹⁵⁾. Этот наконечник имеет удлиненное треугольное перо, сегментовидное в сечении, и конический черешок, на конце обломанный. Размеры наконечника: длина пера 6 см, длина сохранившейся части черешка 2 см. Характерной особенностью наконечника является наличие почти в центре его сквозного отверстия, предназначенного для привязывания линя. Благодаря такому устройству и небольшим размерам этот наконечник, отделившись от древка, мог поворачиваться в теле животного, т.е. выступать в роли поворотного гарпуна. От развитых эскимосских форм последнего семеновский наконечник отличает наличие черешка, свободно вставлявшегося в древко, в то время как для эскимосских поворотных гарпунов характерно наличие втулки. По способу соединения с древком при помощи черешка семеновский наконечник сближается с древними формами гарпунов.

Употребление гарпуна как простого, так и поворотного сделало охотника более активным. Отыскав при помощи собаки (так поступали байкальские тунгусы) устраиваемые нерпой во льду продухи, которые на Байкале приурочены к трещинам сжатия и торосам, охотник забивал их снегом, оставляя один продух, у которого и ожидал появления нерпы. Достаточно было нерпе показаться в продухе, как гарпун вонзался в тело животного, а линь не позволял ему скрыться.

В отличие от других промысловых животных нерпу могли добывать почти круглый год, а охота на нее давала меха и такие ценные продукты, как не боящиеся воды прочные шкуры и жир, который годен для употребления в пищу и является хорошим материалом для обработки кож. «Молоко» — особое вещество, находящееся в пищеварительных органах нерпят, могло применяться при выделке шкур¹⁶⁾.

Обилие костей нерпы на древних поселениях служит хорошим доказательством огромного значения нерпичьего промысла в хозяйстве байкальских племен, составлявшего известную привилегию последних. Продукты этого промысла могли употребляться для обмена с племенами, не занимавшимися охотой на нерпу. В недавнее время обмен продукции морского зверобойного промысла имел широкое развитие у оседлых эвенков, чукчей и других племен Магаданской области, Камчатки и Чукотского полуострова¹⁷⁾. Вероятно можно предположить, что трудоемкий, но производительный нерпичий промысел был одной из причин, ускоривших экономическое развитие и приведших первобытную общину Прибайкалья к расслоению.

В специальной литературе указывалось, что нерпичий промысел на Байкале имеет трехсотлетнюю давность¹⁸⁾. Последние открытия, сделанные на Байкале, заставляют значительно удревнить эту дату.

Источник: «Советская археология», 1963, № 1, стр. 12–19.