Работа каторжан на строительстве железной дороги
Было еще совсем раннее утро, когда мы подъезжали к 35 версте, месту, где работали каторжные. Перед нами расстилалась довольно широкая долина, в которой были выстроены бараки для каторжных рабочих и конвойных солдат, бараки для «вольной» команды и железнодорожныя постройки. Тут же, на небольшой горке помещалось и нечто вроде полуказармы, куда и мы пробирались.
Отдыхали мы недолго. Каторжные уже давно с нетерпением ожидали денег и надо было спешить разсчетом, т.к. малейшее подозрение, возникавшее у них в аккуратности уплаты, всегда очень резко отзывалось на продуктивности их труда.
В каторге, где их труд оплачивался так назыв. «пощрением» в размере 20 копеек в треть, каторжные, в сущности, несли очень легкую работу. Не то было на железной дороге. Здесь дело было поставлено так: каждый каторжанин обязан был вносить в казну за свое содержание и др. расходы по 70 копеек в день; а если он зарабатывал больше,— излишек выдавался ему на руки; такой порядок создавал из них образцовых рабочих.
Уплата им производилась также, как и вольным рабочим и по тем же ценам. На их долю выпала самая трудная и самая опасная работа: они должны были сделать скалистую выемку в горе, нависшей над самой рекой; получали они по семи рублей с кубической сажени. Страшно было смотреть на эту гигантскую, почти отвесную скалу, усеянную сверху донизу сотнями людей, безмолвно бьющих по бурам своими тяжелыми молотами, или сваливающих в реку громадную глыбу скалы. Жутко было смотреть, как тихо–тихо сползала такая скала с места, как неуклюже подпрыгивая, она быстрее и быстрее катилась вниз, как, наконец, с гулом и грохотом долетала она до реки и с страшным ревом погружалась в запенившуюся влагу...
Когда мы вышли в каморку надзирателя, где обыкновенно производился платеж, то застали там уже приготовленными и столик, и табуретки, всю нехитрую обстановку платежа. Необычайно маленькая комнатка с косой дверью, с крохотным окошком — была полна народу. Кроме жившаго здесь надзирателя с семьей, в каморке толкалось еще трое надзирателей и копошилось несколько конвойных солдат, готовившихся выводить из тюрьмы арестантов. Тяжелое было настроение... Оно еще больше усиливалось неясным гулом голосов, доходившим до нас из–за стены...
Мы наскоро расположились за столиком, развернули «каторжную» табель и велели вывести первую партию. Их было 12 человек. Мы разбивали их на группы, стараясь, чтобы на каждую пришелся бы хоть один грамотный — росписчик. Но сделать этого было вовсе не так легко, потому что % татар и черкесов оказался среди каторжных довольно значителен.
Внешний вид приводимых арестантов ровно ничем не отличался от обыкновенных железнодорожных рабочих. Их красивыя «надевашки», плисовые штаны, хорошие «ичиги», даже часы на шейной, длинной цепочке,— все ясно указывало на сносное материальное положение. А их лица, обыкновенныя рабочия лица, ничуть не напоминали знаменитый, так страшно раздуваемый «преступный тип». Во всяком случае, ни своим видом, ни поведением они нисколько не отличались от общей, многотысячной массы рабочих. Держали себя они с нами просто и вежливо.
Артельщики, вызвав каждаго каторжанина по фамилии, предложил грамотному расписаться и за себя, и за других. Затем началась выдача денег.
— Григорьев, вам приходится за прошлый месяц 40 рублей, считая 20 дней по 2 рубля. Затем следует вычесть 14 рублей в пользу казны, значит на руки идет вам 26 рублей. Верно?
— Точно так.
Артельщик отсчитал 26 рублей и двинул блестящую кучку к Григорьеву, Но чья–то рука быстро и неожиданно очутилась около кучки.
— Погодь! поспеешь! ишь ведь так и тянется. С тебя вычету–то сколько? по пяти копеек с рубля — рубль тридцать копеек — давай сюда!
— Этта за что же?
— Вот ты у меня тут поговори! Сказано давай, што за разговоры? Коли вычет, стало так и надо. А то и вовсе на руки ничего не дадим.
— Нет ты сам погоди. Коли вычет — стало ты должен объяснить, пошто вычет? для какой, значит, надобности?
— Поговори еще!
— Ну, ты хайло–то не больно разевай! ишь разшумелся, пьяная морда!
— А ты чего пьяной мордой ругаешься? Водку–то кто нам продавал? Не ты что ли, скажешь? А тоже корить... пьяная морда... Молчал бы уж лучше.
Но тут вмешался инженер и инцидент окончился.
Во время этой милой беседы артельщик успел уплатить всем деньги и попросил привести другую партию, чем и прервал расходившияся страсти.
Со всеми следующими партиями дело обходилось уже без инцидентов. Только некоторые, которым приходилось получать по 5–10 рублей, начинали было роптать, но товарищи их сейчас же останавливали.
— Паря, брось!
— Сколько сработали, столь и получай!
— Тебе кто виноват, что робил худо!
— Ты, Иван Иванович, попроси ему работенку полегше отвести, а то, значить, силы не фатать.
Каждая артель, получив деньги, благодарила и с довольными лицами уходила в тюрьму в сопровождении конвойных. Когда мы кончали платеж, шум за стеной изменил свой характер: раздавался смех, слышались веселые голоса.
— Ночка–то ныне неспокойная будет, заговорил надзиратель, кивая головой на стену, из–за которой слышался шум. Ишь ведь, что денег раздали: тысячу рублей! Кобылка без того не обойдется, чтобы счастья у карты не спросить. Этого ничем не выведешь. И откуда у них эта самая карта заводится — ума не приложу: кругом тайга, до городу 30 вёрст... Не знаю, что и делать?
— Да вы их оставьте в покое, это, кажется, лучшее средство.
— Ну нет, знаете! Оставить их в покое, так они, пожалуй, при деньгах друг друга перережут.
— Однако, они уж год вот работают при таких условиях и никто никого не режет.
Действительно, тюремный порядок сохраняется здесь самым естественным путем; трудовой, тяжелый день должен кончаться отдыхом и если среди каторжан попадаются особенно неугомонные ребята, то заключенные сами прекрасно умеют обуздывать их. Если же бывает шум, то он случается почти исключительно по праздникам, когда у заключенных неведомо откуда появляется водка.
Очень любопытную жизнь ведут так назыв. «вольнокомандцы», т.е. ссыльно–каторжные того же разряда, но которые пользуются правом жить вне тюрьмы и вести самостоятельное хозяйство. Они устроились здесь прекрасно и превратились в настоящих, заправских рабочих. У многих из них есть 2–3 лошади. Такие «хозяева» уже сами нанимают рабочих и зарабатывают на земляных работах до 100 руб. в месяц и больше. Я знал двух таких, которые завели себе 16 лошадей и брали довольно крупные подряды на земляныя работы. От обыкновенных подрядчиков они отличались только тем, что сами работали наравне с другими самыя тяжелыя работы, трудились усердно, с утра до ночи. Отсюда вытекали и отношения к наемникам, как к полноправным членам артели. У таких вольнокомандцев–каторжных частенько оказывались на поденной работе и солдатики, свободные от служебных обязанностей. В таких случаях «подрядчик» испытывал всегда особенное удовольствие.
— Эй ты, служивенький, не зевай! Гоняй таратайку в черед! — покрикивает хозяин, и лицо его покрывается улыбкой величайшаго удовольствия. «Знай, мол, наших, вот мы какие работники, мы и «духов» запречь умеем, коли фарт подошел. И сам солдатик понимает, что он в данный момент — поденщик, больше ничего, понимает — и ничего ненормальнаго в этом не видит. Капитал все нивеллирует, не справляясь ни с цензом, ни с «положением» в обществе.
Платеж кончился. Мы вернулись в казармы, привели в порядок бумаги и узнали новость: контрактовые рабочие запьянствовали опять. И, разумеется, будут пить, пока не пропьют все до гроша. Удивительный этот разряд рабочих; не только у нас, но и везде они оказываются самими непроизводительными рабочими. Контракт — это своего рода кабала, которую рабочие положительно не выносят и большинство их всегда страстно желает перейти на сдельную работу. Впрочем, об этом мы поговорим в следующий раз, когда попытаемся провести читателя по всем работам и познакомим его со всей трудовой обстановкой. Великий сибирский путь представляет из себя такое широкое явление, что некоторое знакомство с техникой его создания во всяком случае должно возбудить живой интерес.
Источник: «Восточное обозрение» № 35, 14 февраля 1899 г.
