На «Мурмашах»
Зима. Холодно. Байкал около берегов покрылся толстым слоем льда, по которому уже свободно ездят на лошадях, а с средины Байкала ветром приносит густыя волны холоднаго тумана. Мороз крепчает, R. показывает -26. Вот уже и весь Байкал сковало льдом и по берегу его появились какия–то чернеющия и копошащияся точки.
Подходя ближе, вы различаете человеческия фигуры и тут же на льду, только немного ближе к берегу, стоят распряженныя лошади и флегматично жуют сено. Это рыбаки,— крестьяне, приехавшие верст за сотню и более. Заинтересовавшись своеобразным промыслом, я подошел к первому рыбаку. Это был крестьянин, приехавший за 120 верст «мурмашить», как они называют этот способ.
Ловля происходит таким образом. Рыбак выбирает место, где по его предположению больше находится рыбы, около этого места пробивает 3 или 4, а то и более, прорубей, в которыя последовательно всыпает «мурмашей», приблизительно горсти 2, для приманки рыбы. «Мурмаши» — это рачки, живущие в водах озер, желтовато–бураго цвета; длиною весь «мурмаш» около 1/2 дюйма; в воде необыкновенно вертлив. Рыбаки их сохраняют в посуде наподобие фляги, обшитой войлоком, дабы «мурмаши» не могли замерзнуть,— тогда они становятся негодными, так как рыба идет только на живого.
Бросив в последнюю прорубь «мурмашей» и положив флягу за пазуху, рыбак идет к первой проруби, садится на льдину и вынимает из–за пояса свой крючок. Несколько слов о крючке и устройстве его. Леса обыкновенно волосяная, удилище длины 3/4 аршина; леса на него наматывается или спускается с него, смотря по глубине, на какой находится рыба. Крючек самодельный, приготовленный из иглы. На мой вопрос у рыбака, почему они не покупают фабричных, дешевых и прочных, я получил ответ, что фабричный годится только летом, зимой же он непрактичен, как снабженный зазубриной, каждый раз нужно рукавицы снимать с рук, чтобы отцепить пойманную рыбу с крючка, а тут и без того холодно сидеть с утра до вечера без всякаго дела на голом льду и на ветру.
Во время разговора рыбак размотал лесу на сажень, взял в зубы крючок и распахнул полы у своего... Право, трудно сказать мужское ли это пальто, или кацавейка жены, до такой степени трудно было определить, для какого пола назначалась эта хламида при ея появлении на белый свет. Рыбак, не глядя на хламиду, опустил руку, попавшую в одну из безчисленнаго множества дыр хламиды, что ему и нужно было. Выхватив из нее клочек верблюжьей шерсти, он скрутил его наподобие нитки и начал наматывать на крючек, придавая шерсти форму «мурмаша». Затем крючек опускается в воду и рыбак, держа в правой руке удилище, потряхивает его и ждет.
Вдруг он взмахнул рукою и из воды вылетел на лед трепещущий серебристый хайрюз. Не поправив намотанной на крючек шерсти, рыбак снова опустил его в прорубь. Ловится почти исключительно хайрюз, изредка — ленки.
Рыбак еще молодой, лет около тридцати пяти; щеки, нос и уши были покрыта лупящейся кожей,— очевидно, следы безпощадно прошедшегося по лицу мороза; губы побелели и потрескались от холоднаго ветра, а его одежонка, в особенности загадочнаго покроя хламида, возбуждала жалость. Только под давлением каторжной нужды можно было решиться на такой скудный промысел, при котором приходится в холодную погоду, на льду и под ветром сидеть с утра до вечера.
На мой вопрос, много ли можно поймать рыбы в день, рыбак отвечал: «Мало; нынче плохой промысел; другой день даже пошлины не оправдаешь, да за квартиру надо платить, для лошаденки корм покупаешь, да и самому надо что–нибудь поесть, а здесь все дорого». И тяжело вздохнув, рыбак продолжал. — «Совсем плохо стало последнее время; вот, года три назад тому, было хорошо, много попадало. Начали строить железную дорогу, взрывают камни, ходят пароходы — рыбу поразгоняли».
Слово пошлина меня заинтересовало. Из распросов оказалось, что так рыбаки называют плату арендатору. — «Платим 50 коп. в день,— поймал и не поймал, а плати; бывает так, что другой раз ничего не поймаешь и, думаешь, платить бы не за что, да и нечего, а арендатор и знать не хотит,— подавай, а не отдашь, угрожает судом, а где нам судиться с ним, с богачем, не приведи Бог,— ну и отдаешь ему деньги, только отвяжись, ради Бога. Вот, теперь, скажем, у меня,— не будь товаришко, то и лошаденку кормить не чем...»
Оказывается, рыбак «по спопутности привез на продажу: молоко, ягоды, лук,— все домашнее, свое. «Ведь к празднику надо купить кое–что. Ну уж сами–то как–нибудь, а ребятишкам–то надо, у одного рубашенки нет, у другого глядишь ноженки голыя, а холодно, ну, а там у жены глядишь, платка нет... Э, да мало ли что не хватает; тут уж не до нарядов, когда хлеба нет, не знаем как и пробиться, хоть бы зиму–то, а летом уж лучше будет. Вот, думал, поеду на промысел, может, Бог даст, наловлю рыбы и товаришко тут же... Да, тяжелыя года подошли,— хлеб не родится, рыба не ловится, уже прямо и жить не знаем как»...
В это время он казался таким безпомощным, придавленным к земле гнетом отчаянно... нужды, только одному ему понятной... Но вдруг оживившись, рыбак выбросил на лед трепескавшагося хайрюза. Рыба, извиваясь, билась об лед в предсмертных конвульсиях корчась пред рыбаком как и рыбак под давлением наследственной нужды ежится всю свою отвратительную жизнь.
Я не мог больше смотреть на эту печальную картину и поступил так, как поступает большинство сытых людей перед отчаянной нуждой меньшаго брата,— отвернулся и ушел...
Источник: «Восточное обозрение» № 25, 30 января 1902 г.
