Из поездки по Илиму и Ангаре
Перваго июня на шитике я отплыл из Усть–Куты в Каймоново, вверх по реке Куте, окаймленной по обоим берегам девственным лесом и прибрежными лужайками. Воздух, пропитанный ароматами цветов и смолою хвойных деревьев такой, какого жители городов не купят ни за какия деньги на своих дачах. Воистину благорастворение воздухов, дышишь и не надышишься. Дорога по реке спокойная, но зато, начиная с Каймонова и до Илимска, дорога идет волоком, на разстоянии 83 верст, но что это за дорога! Нужно самому проехать по ней и тогда только можно иметь понятие о удобствах ея: яма на яме, пень на пне; тарантасов нет, а есть по местному названию «фаэтоны», нечто среднее между колесницею фараона и бурятской арбой. Трясет до невозможности, так что рискуешь по дороге растерять зубы. По такой дороге, шутят обыватели, и в таких экипажах, только тещ и возить.
После всех этих мытарств приезжаю в Илимск, очень невзрачный, но имеющий свои древности в виде двух церквей и такого же количества башен, из коих одна обращена в пожарный сарай. В городе три церкви и одна школа. Заморив червячка, иду осматривать древности: сначала Казанскую церковь, очень небольшую, разделенную боковыми иконостасами на три части,— правую для женщин, левую для мужчин и среднюю; иконопись очень древняя, вся в строго Византийском стиле; есть икона Нерукотвореннаго Спаса, шитая по белому атласу бисером, очень древняя, но хорошо сохранившаяся, очевидно, подарок воеводы или кого–либо из высокопоставленных лиц древней Москвы. Ходит предание, что эта икона принесена первыми казаками как благословение или и как воинский стяг. Антиминс дан в год Полтавской битвы, митрополитом Филофеем Лещинским; кресты и сосуды, тоже очень древние; имеется несколько богослужебных книг, изданных при Царе Алексее Михайловиче; все содержится в чистоте. Церковь на вид еще очень прочная.
Отправляюсь в другую, более древнюю и более запустелую, с небольшим количеством икон и местами начавшую разрушаться, но средствами местнаго купца В. поправляемою, впрочем без всякой заботы о сохранении прежней архитектуры. Например, к древней теремной постройке приделано крыльцо в современном духе. Хочу узнать у местнаго батюшки историю созидания церквей, икон, утвари, но оказывается, что он сам знает не более моего, а описей не сохранилось.
От Илимска вниз по реке, ехать пришлось тоже в шитике; дорога спокойная, деревни очень частыя, но небольшия,— от 10 до 30 дворов. Прежде были побочные заработки: проезд приискателей на Ангару, доставка — хотя и небольшая — товаров чрез волока на Лену; ныне же приискатели предпочитают ехать Леной до Жигалова, а оттуда через Тимошино на Ангару; звериный промысел год от года уменьшается, благодаря хищнической охоте, особенно по насту, по которому ныне на разстоянии ста сорока верст убито более трехсот лосей ради их шкур... Мясо же частию идет в пищу, а частию бросается в лесу. Как малые дети, уничтожают зверя, не заботясь о будущем. Народ слаб, глядя на него думаешь, нет это не наш сибиряк, вольный сын природы.
Наконец я в Нижне–Илимске, это центр административнаго управления по Илиму; здесь имеются власти, доктор, два фельдшера, крестьянский начальник, почтовое отделение, министерская школа и несколько магазинов; промышленность тоже процветает в виде табаководства. Живут весело, поют серенады, занимаются ухаживанием за прекрасным полом, режутся в картишки,— словом живут, как и должно жить каждому порядочному человеку, а Нижне–Илимцы считают себя очень порядочными людьми... Странно однако то, что от Илимска до Нижне–Илимска 24 деревни, а школ только одна в Романовой. А между тем при помощи школ может быть «иная голова узнала б то, чего не ведала сперва»... Крестьяне не прочь бы иметь школы, да инициаторов нет. Впрочем, нашелся один, в лице крестьянскаго начальника у Игнатьевских крестьян.
Плыву дальше до Симахинскаго порога, находящагося в шести верстах от впадения Илима в Ангару. Деревни тоже очень частыя, места красивыя, воздух чист, как кристалл, лесу сколько душе угодно, но народ угрюм, угрюм, как сама природа окружающая его... Школ от Нижне–Илимска до Ангары только одна. Спрашиваю местнаго батюшку, как идет школа? Только рукою махнул.
Наконец я на пороге. Картина очень красивая; по обоим берегам скалы, а между ними порог, хотя и небольшой сравнительно, но небезопасный, по массе разбросанных в нем камней и по кривизне течения: при спуске с него приходится делать до десяти ломанных линий и это на тридцати саженях длины. Но спуск кончен и чрез несколько времени я на Ангаре,— на той самой Ангаре, на которой я родился. Пробую воду,— и что же? Совершенное разочарование, вода оказывается мутна и тепла, мы же, иркутяне, привыкли к светлой, как хрусталь, и холодной, как лед, ангарской воде. Невольно подумаешь, та ли это река? Уж не подменили ли ее! Причина такого состояния реки оказывается та, что здесь она течет тише и по дороге принимает в себя очень много больших рек, как то: Китой, Белую Осу, Уду, Оку и Илим.
Еду по Ангаре в Кеуль, конец Иркутской губернии. Здесь народ поразвязнее и живут лучше, чем по Илиму; хлеб засеян полностью, урожай обещает быть хорошим; есть побочные промыслы, в виде рыбнаго и пушнаго. В сентябре крестьяне ловят в Ангаре красную рыбу, а с Покрова отправляются в тайгу за белкой. И хлебец, и рыбка есть, которую и впрок приготовляют, и все лето ловят белую рыбу сетями, а красную самоловами. Одно не хорошо — мошки да комара — мириады.
От Воробьевой до Каты, на разстоянии 214 верст, 4 школы, за которыя становится больно, до того помещеньица их ветхи и убоги. А ведь можно бы это дело поставить иначе! Ведь мог же Коробчанский священник создать очень и очень приличную школу*). Почему бы не последовать его примеру и другим. Подгулял и учащий персонал, хотя, конечно, более отвечающий своему назначению персонал можно получить только увеличив жалование, вместо 60 руб. до 240 или 300 руб.
На обратном пути приезжаю в Воробьево, центр управления Коробчанской волости, но кроме волостного писаря и учителя, не вижу никакой сельской интеллигенции, даже фельдшера нет, несмотря на то, что по Ангаре от Падуна до Каты, сифилис и острыя формы сочленочнаго ревматизма свили себе прочное гнездо. Доктор и фельдшера живут в Нижне–Илимске; первый из них бывает на Ангаре, кажется, только по высокосным годам,— должно быть в честь Касьяна,— а последние по разу в год; но что может сделать фельдшер проездом, разве дать каких–либо порошков, но от этого легче сразу не будет и болезнь не прекратится,— сами же крестьяне стараются скрывать болезнь и лечатся у знахарок сулемою; спрашиваю мужичков, а почему вы не пригласите себе отдельнаго фельдшера, с тем, что бы он жил в Воробьевой и объезжал свой участок хотя 5 раз в год? — Да мы и сами бы так думали, да вишь в волости денег нет. — Как нет! Да ведь даете же вы деньги на содержание медицинскаго персонала в Нижне–Илимске? — Даем. — А почему бы вам не устроить так, что бы один фельдшер жил там, а другой здесь?
*) Здесь говорится о церковно–приходских школах.
Еду дальше. Вот и Шамановский порог. Что это за прелесть! Нужно самому посмотреть, словами же передать всего, что чувствуешь, невозможно. С обеих сторон порога громадныя скалы, на вершинах шумит девственный хвойный лес, порог ревет, водой пылит и стонет; рев его слышен за несколько верст.
В пороге Ангара разделяется островом надвое, по правому рукаву течения спускаются барки и поднимаются пароходы посредством туэрной цепи, заложенной в пороге; по левому же никакого движения нет из–за массы громадных камней, разбросанных по ложу. Вода в пороге на разстоянии семи верст падает на шесть сажен и это разстояние барки проходят в 12 или 15 минут. Вот и судите о быстроте течения.
Мне захотелось посмотреть на порог поближе и я попросил ершовских крестьян перевезти меня на остров. Садимся в обыкновенную набойницу и едем поперек течения, под самым залавком, т.е. там, где наибольшее падение, у меня невольно является мысль,— момент и нашу лодку разобьет в щепы. Необыкновенно быстро мы очутились под самым островом; оказывается, что мы попали в то течение, которое гонит воду от залавка к острову.
Следующий Дубининский порог не представляет из себя ничего замечательнаго, это просто громадная шивира со множеством больших камней.
Здесь природа уже не так щедра на украшения: берега отлогие, покрытые лесом, без резких скалистых обрывов, но порог для подъема судов невозможен по быстроте течения; здесь на 300 сажен течения, 7 сажен падения воды и, само собой разумеется, никакой пароход на такую стену не пойдет, почему все, дошедшие досюда, пароходы обтаскивают берегом; сейчас обтаскивали казенный пароход «Второй». Интересно посмотреть, как он посуху на санях сам себя везет, положим, хотя и очень тихо,— что–то около месяца потребовалось для поднятия, объезда и спуска на воду,— но все таки пароход обтащен и ушел в Иркутск.
Переменяю лошадей и спешу дальше в Николаевский Завод и глазам моим представляется картина мерзости запустения; ни шума, ни стука, ни говора, ни обычной заводской суеты, все молчит. Куда делись миллионы, аллах ведает, одним словом был капитал и исчез, а куда, это нужно подумать: иные говорят, что произошло от того, что вгоняли, например, дома, которые в Иркутске, самое большее, стоили бы 10 т.р., в заводе при готовом лесе в 30 т. р. Крестьяне окрестных сел везли на завод последние запасы сена, хлеба, дров и т.п., и это продолжалось в течение некольких месяцев, в плату же получали квитанции...
По случаю безработицы в окрестностях начинаются «шалости». Голова идет кругом от курьезов, виденных за дорогу. Воистину это страна чудес и такая, где ближайшие руководители школ машут на школу руками, где хлеб для посева привозят чуть не осенью, где пароходы ездят посуху, где наши Джоны Ло обогащают страну. Довольно устал, спешу в Тулун к утреннему поезду.
Источник: Восточное обозрение № 183, 26 августа 1899 г.
