Глава V

Пушной и охотничий промысел на других животных, кроме сем. куньих

3. Белка (Sciurus vularis calotus Gray)

Белка в Подлеморье весьма распространенный зверек. Ее можно встретить почти всюду, где есть хвойный лес. Высота места большой роли, видимо, не играет — одинаково случалось видеть белку и у самого Байкала, и высоко в горах, на границе лесной растительности.

Живя в различных хвойных лесах, она все же предпочитает сухие, высокоствольные и затененные боры. Относительно же излюбленного состава леса трудно сказать что–либо определенное: по–видимому, в зависимости от урожая того или иного рода шишек держится то в кедровниках, то на сосне или лиственнице. Впрочем, кедровники, особенно после созревания орехов, привлекают большее внимание белки, и осенью, при начале промысла, охотники прежде всего ищут ее на кедре. Возможно, что кедровники предпочитаются не только ради орехов, но и потому также, что обычно встречаются на неосвещенном склоне пади; белка же, по–видимому, недолюбливает яркого света.

Вся жизнь белки протекает днем. Держится она больше на деревьях, хотя часто спускается и на землю, где чувствует себя также свободно. Только с появлением глубокого снега сравнительно редко можно видеть ее след на земле.

Движения белки состоят из быстрых, легких и нервных прыжков. Если спугнуть ее с земли, она легко с отрывистым цирканьем взбирается на самую вершину любого из лесных великанов. Свободно и грациозно, без всякого напряжения перепрыгивает она с одного дерева на другое, перелетая наискось расстояние саженей до 5. В случае опасности мастерски прячется, плотно прилегая к стволу или скрываясь в ветвях, и тогда даже опытные, зоркие местные тунгусы не всегда могут разглядеть ее, и случается выпускают несколько зарядов, прежде чем удастся обнаружить и спустить на землю хитрого зверька.

Воды белка избегает, но в случае надобности пускается вплавь на довольно значительное расстояние. Передают, что приходилось видеть одиночных зверьков, переплывающих Чивыркуйский залив на Байкале, имеющий ширину местами до 10–12 верст.

Целый день белка в беспрестанном движении, разыскивая корм, преимущественно семена различных хвойных. Заполучив шишку, она устраивается где–нибудь на суку, усаживаясь на задние лапы, а передними крепко обхватывает добычу и, вращая ее, проворно очищает от чешуек своими острыми и длинными резцами. С помощью тех же резцов она легко и быстро разгрызает кедровые орешки, скорлупу которых, вместе с очищенными шишками, осенью очень часто приходится видеть под деревьями. Орешки эти составляют, кажется, ее любимую пищу, и она набрасывается на них прежде, чем они успеют как следует созреть.

Если белку потревожить во время еды, она неохотно расстается со своей добычей и, спасаясь от преследования, обычно уносит ее с собой. Не раз случалось у застреленной белки вынимать изо рта полуочищенную шишку.

Кроме семян хвойных, пищей служат различные ягоды, грибы и молодые, сочные побеги.

Ни мои личные наблюдения, ни наблюдения моих товарищей, ни расспросы промышленников пока что не подтверждают хищничества белки. Не случалось слыхать, или замечать, чтобы она разоряла гнезда, выпивала яйца или поедала мелких птиц и думается, если подобные явления и имеют место, то в весьма ограниченных размерах.

Относительно того, делает ли здешняя белка запасы на зиму, я не могу говорить с уверенностью. В лесу нередко приходилось видеть ущемленные между веток грибы, заготовленные ею впрок, но ни разу не случалось находить сколько–нибудь большие склады пищи, что–нибудь вроде того, что делает бурундук, из кладовой которого можно иногда вынуть фунтов 5 кедровых орехов. Местные охотники говорят, что кроме грибов белка ничего не запасает, и этому, кажется, можно поверить. За отсутствие запасов говорит отчасти и то обстоятельство, что зимой, в общем, довольно осторожный зверек, решается иногда делать набеги на склады провизии промышленников. Нужно еще принять во внимание, что глубокий снег не может служить неодолимым препятствием при розыска корма: из–под сугробов белка ухитряется выкапывать упавшие шишки, и следы такой работы иногда попадаются зимой в лесу. Вполне допустимо также, что шишки кедрового сланца,— а его заросли здесь встречаются часто,— белка может иметь, если не в течение всей зимы, то во всяком случае довольно долго. Для этого ей не нужно даже делать раскопки, так как под густыми ветвями этого кустарника, прикрытого толстым слоем снега, образуется целый лабиринт переходов, по которым без труда может пробираться зверек.

После хлопотливого дня, с наступлением темноты, белка забирается в свое гнездо или «гайно», как его здесь называют. Последнее устраивается обычно на дереве в 2–х, 3 и даже 5 саженях от земли у самого ствола, на каком–нибудь из отходящих от него сучьев, достаточно пригодных для этого. На одном дереве случалось находить по два гайна. В литературе встречаются указания, что для своего жилища белка пользуется гнездами таких птиц, как ворона и сорока. По–видимому, про здешнюю белку этого сказать нельзя, по крайней мере, те гнезда, которые случалось находить, были по всем признакам сделаны собственными силами грызуна. Воспользоваться чужими трудами не удавалось может быть потому, что в Подлеморье сорок совсем нет, а ворона гнездится в таких местах, где белка не держится.

Гайно делается из тонких прутьев и имеет в основании круглую форму, диаметр его вершков семь, высота 4, самое логово глубиною вершка в 1¹/₂ выстилается мягким мохом. Если «гайно» без крыши, которую в таких случаях обычно заменяют густые мохнатые ветви кедра, оно действительно несколько напоминает воронье гнездо, но в таком виде служит белке, кажется, только летом, на зиму же она обзаводится более солидным жильем. Последнее снабжается куполообразной крышей из беспорядочно набросанных и переплетенных прутьев, формой напоминает шар и закрыто со всех сторон. Размеры его те же, что и летнего. Вход в «гайно» делается сбоку, со стороны ствола, и бывает один, по крайней мере другого видеть не случалось. Промышленники говорят, что иногда вход бывает сверху, а также, что белка устраивает жилища в дуплах. В последнем нет ничего невероятного и странно было бы, если бы такие удобные для жилья места оставались зверьком не использованными. «Гайно» служит убежищем не только на ночь, но и во время ненастной погоды. В метель, дождь или сильный ветер белка не показывается наружу и плотно затыкает мхом входное отверстие.

Но в сильные морозы, иногда превышающие 40° по С, белка часто находится в бодрствующем состоянии. В пользу этого говорит то обстоятельство, что и в самую сильную стужу этот неугомонный и резвый грызун нередко попадается на глаза.

В феврале, иногда даже в конце января, в зависимости от погоды раньше или позднее, и без того деятельная и суетливая белка становится еще более энергичной, больше бегает, чаще спускается на землю: начинается беспокойное для всех животных время течки, или гоньбы. Наружно это выражается тем, что у самцов белки значительно увеличиваются семенники, делаясь раза в три больше обычных размеров. Изменения в наружных половых органах самки менее резки, но все же они заметно припухают. В период «гоньбы» самцам приходится выдерживать серьезную борьбу с претендентами на благосклонность самки, так как несомненно, что за одной самкой гоняется несколько самцов. Места, где происходили турниры между соперниками, сразу бросаются в глаза: на пространстве 20–25 кв. саж. снег сплошь бывает испещрен характерными беличьими следами.

Приблизительно через месяц после гоньбы, т.е. в марте появляются молодые. Число их бывает 4–6, по крайней мере в таком количестве приходилось находить зародышей у вскрытых самок, последняя находится при детях лишь в течение 4–5 недель, а затем предоставляет им вести самостоятельную жизнь, сама же спаривается во второй раз.

Вторая «гоньба» приходится здесь на май и продолжается, как и первая, недели 2–3; 17 мая 1915 г. З.Ф. Сватош убил белку самку в то время, как за ней гонялся самец, который тоже был убит, При осмотре оказалось, что у самца семенники сильно вздуты и имеют обычный во время течки вид, наружные органы самки тоже свидетельств о ее готовности, вместе с тем ее худоба и сильно оттянутые соски ясно указывали на то, что она недавно кончила кормить молодых.

Таким образом, время появления на свет молодых второго помета нужно отнести на июнь месяц и едва ли позже. 26 мая 1916 г. З.Ф. Сватош убил белку, в которой оказалось 5 зародышей не менее 2–х недельного возраста. Нужно, однако, заметить, что эта белка была весьма упитанной, со значительным количеством жира и по всем признакам после первой гоньбы не имела молодых.

Молодые второго помета точно так же скоро, как и первопометники, возможно даже, что скорее, переходят к самостоятельной жизни. 25 июля 1915 г. я видел молодых бельчат, очевидно, по всем признакам уже брошенных матерью.

Промышленники полагают, что молодые в год своего рождения, к концу лета сами уже дают потомство. «Белка бывает сама сороковая»,— говорят они, отвечая на вопрос о плодовитости зверька и стараясь указать, что в год рождения детей она имеет уже и внуков от последних. Это заявление имеет под собою некоторое основание в том, что в сентябре месяце во время белковья, среди взрослых белок попадаются и молодые, появившиеся на свет приблизительно в августе и никак не позднее начала сентября.

Следовательно, необходимо предположить, что в конце лета у белки бывает еще помет, третий по счету, но остается не выясненным, мечут ли старые, прожившие более года белки или же более молодые, рожденные в том же году. Далее, если молодые, то какие именно. Те ли, что сами были рождены в марте или более поздние, т.е. июньские, или же, наконец, и те и другие. Возможно также, что из молодых в тот же год мечут лишь некоторые, почему–либо получившие к тому возможность.

То обстоятельство, что в октябре месяце молодые или «щенки», как их называют промышленники, составляют лишь небольшой процент добычи, главная масса которой состоит из взрослых белок, делает более вероятным предположение, что родители этих «щенков» были или старые белки или лишь некоторые из рожденных в этом году, так как в противном случае количество «щенков» должно бы быть значительно больше.

Относительно третьего помета все же должен сказать, что ни мне, ни моим товарищам по экспедиции не случалось отмечать «гоньбы», которая бы ему предшествовала, не слыхал я о ней и от местных жителей, но с другой стороны мы не имели возможности уделять свое время специально белке, наблюдая ее жизнь и привычки лишь попутно, и возможно, что третья гоньба ускользнула от нашего внимания, местные же жители в эту пору года обычно в лесу не бывают и, кроме того, обилие зелени и отсутствие следов делают наблюдения в летнее время довольно затруднительными.

Осенняя линька у здешней белки начинается в самом конце августа или начале сентября. Эта смена летней шерсти на зимнюю идет очень неравномерно у различных экземпляров. Раньше начинают линьку и быстрее ее заканчивают старые белки, получающие к тому же наиболее ценный по своей прочности, густоте и окраске мех, достигающий своего полного развития в первых числах октября. Более молодые, по–видимому, пометов того же года, немного запаздывают, но, в общем, к половине октября имеют уже полный зимний наряд, своей более низкой шерстью несколько уступающий наряду стариков. Позднее всех кончают линьку самые молодые, те, которых промышленники называют «щенками»,— эти и в конце октября часто еще имеют остатки летней шерсти и размерами своими заметно меньше взрослых.

Процесс линьки начинается с затылка и с верхней части шеи. В этих местах среди черной летней шерсти начинает показываться светло–серая зимняя. Одновременно серые волосы пробиваются по бокам, и вместе с тем на ушах быстро густеют и увеличиваются пучки темных волос в виде кисточек. Постепенно вся спина, бока и лапки зверька покрываются пушистым светло–серым мехом. Остается по–прежнему белым только брюшко; хвост, приобретая меньшее количество серых волос, имеет в общем темную окраску, лишь немного светлее, чем летом.

По мере того, как белка меняет летний наряд на зимний, изменяется и цвет мездры ее шкурки, делаясь из темно–серого аспидного — белым. Это позволяет без труда отличать по снятым чулком, как здесь делают, шкуркам белку вполне вылинявшую, от незакончившей этого процесса.

Проследить начало обратного явления, т.е. смены зимней шерсти на летнюю, не удалось, так как с конца марта до середины мая пробраться в здешние леса трудно. Думаю, однако, что весенняя линька начинается не ранее второй половины апреля, да и то лишь у самок, у которых этот процесс начинается раньше и связан, кажется, с выкармливанием молодых. Во второй половине мая огромное большинство самок имеет уже летний наряд. Исключения редки. Так, например, убитая Сватошем 26 мая 1916 г. самка, о которой писалось выше, была еще в зимнем наряде, что, может быть, объясняется тем, что она, по всем признакам, не имела детей после первой гоньбы.

Линька самцов сильно запаздывает и кончается только в середине июня, даже позднее. В первых числах этого месяца случалось добывать экземпляры, у которых процесс только что начался.

Весенняя смена шерсти проходит почти в том же порядке, как и осенняя. Прежде всего появляются черные волосы на голове и наружных сторонах лап, затем процесс распространяется на другие области тела, причем по хребту дольше всего удерживается светло–серая зимняя шерсть.

Несмотря на свою ловкость, подвижность, хороший слух, зрение и, вероятно, чутье, белке далеко не всегда удается спастись от своих врагов. Из них после человека на первое место надо поставить соболя. Трудно, почти невозможно, белке ускользнуть от этого проворного, сильного и в некоторых отношениях более одаренного, чем она, хищника. Напрасным трудом будет попытка укрыться в «гайне» на вершине дерева, под колодой или в дупле: всюду, куда проникает белка, без труда проберется и соболь. Даже способность белки быстрыми прыжками, не касаясь земли, передвигаться по деревьям не всегда спасает,— тем же путем и не менее быстро соболь преследует ее, как это случалось наблюдать здешним промышленникам. Вероятно, только в более редком лесу, где соболю не под силу по величине прыжка состязаться с белкой, последней удается избежать его острых зубов. Вообще белка является обычной добычей соболя, и в питании его играет далеко не последнюю роль. Колонок, конечно, тоже преследует белку, впрочем едва ли она попадается ему также часто как соболю. Изредка белка становится, вероятно, добычей и горностая, хотя последний держится большею частью в местах, где белок или мало или совсем нет. Думаю, что при случае нападает на белку и рысь. Молодые бельчата едва ли могут чувствовать себя в безопасности от покушений со стороны медведя, для которого не составит труда долезть до «гайна». Из пернатых какой–то хищник известен у промышленников под именем «белковщика», вследствие его постоянной охоты за белкой. Скорее всего это название заслуживает ястреб–тетеревятник, хотя «белковщиком» можно назвать также и канюка. Вероятно и другие хищные птицы не обходят своим вниманием белку.

Кроме того, что белка должна защищать свою жизнь от довольно многочисленных врагов, ей необходимо еще отвоевать свою долю жизненных благ у не менее значительного количества конкурентов, особенно в том случае, если белка держится в кедровниках и питается преимущественно орехами. В лесу до этих орехов очень много охотников: их с аппетитом ест медведь, охотно уничтожает соболь, грызет бурундук, делая к тому же большие запасы на зиму, на них налетают большими стаями кедровки, ими же разнообразит свой корм поползень. Все эти обитатели тайги так опустошают кедровники, что если немного опоздаешь, в лесу трудно бывает собрать сколько–нибудь значительное количество нетронутых шишек. Точно так же и ягодами пользуется не одна белка. Они идут в пищу и медведю, и соболю, и бурундуку, ими же охотно лакомится и лисица, в известные месяцы они составляют преимущественный, почти единственный корм таких птиц, как глухарь и рябчик.

Сверх всего, белке приходится иногда туго и от других причин. Несколько лет назад, как передают, в здешних местах много погибло этого грызуна при следующих обстоятельствах. После теплой осени внезапно ударили крутые морозы, и у кормившихся шишками белок замазанные смолой рты так крепко слипались, что несчастные животные не в силах были разжать их и пропадали от голода, или, может быть, от удушья. В тот год некоторые промышленники не стреляли белок, а просто собирали в лесу их трупы, причем на мордочках у всех экземпляров можно было заметить большое количество замерзшей смолы.

Вообще белке приходится выдерживать довольно суровую борьбу за существование и если, несмотря на преследование и другие невзгоды, количество ее, по–видимому, не уменьшается, и жалоб такого рода не случалось слышать от здешних промышленников, то это скорее всего можно объяснить плодовитостью грызуна.

Прошлым летом, в июле, проходя по берегу Байкала к северу от Сосновки, я на протяжении около 100 верст не видел ни одной белки, между тем как раньше, в ту же пору, собаки здесь каждый день разыскивали их по несколько.

29 октября 1916 г. в верховьях р. Одороченки в кедровом лесу З.Ф. Сватош имел случай наблюдать большое количество белки. Услыхавшие об этом тунгусы направились туда, рассчитывая на богатую добычу, но скоро вернулись почти с пустыми руками: белка куда–то ушла.

Приведенные факты как будто указывают на переселение, но с другой стороны, в данном случае, мы, может быть, имеем дело с обычными небольшими перекочевками, например, из кедровника в сосновый или лиственный лес, а не с переселением, т.е. упорным, планомерным, направленным в одну сторону движением, когда белка идет как бы под влиянием какой–то непреодолимой силы, не останавливаясь перед очевидной опасностью и серьезными препятствиями.

О таком движении рассказывал один житель г. Баргузина. По его словам, лет 10–15 назад, белка зимой шла от восточного склона Баргузинского хребта, направляясь через город к Иненскому хребту. Белку тогда видели во дворах, огородах и на крышах домов. Это передвижение наблюдалось около недели.

Ни о чем подобном мне не приходилось слышать в Подлеморье, но я не рискну отрицать возможность такого явления здесь, тем более, что оно, вследствие обилия леса, не бросается так в глаза, как в открытой местности и может остаться незамеченным даже и в том случае, если натолкнешься на него.

Промысел белки по своему экономическому значению играет более существенную роль, чем все другие охотничьи промыслы, не исключая, пожалуй, и соболиного. Обилие белки, вознаграждающее за небольшую сравнительно стоимость шкурки, и легкость ее добычи делают промысел доступным большому числу лиц, и обеспечивают, если не очень значительный, зато более верный и регулярный заработок. Небольшие затраты на снаряжение и возможность найти белку вблизи дома позволяют принять активное участие в промысле даже подросткам, и осенью по здешним деревням нередко можно встретить белковщиков 14–15 лет.

В 1915 г. Баргузинским лесничим было выдано 670 билетов на право добычи белки по бассейну р. Баргузина. В 1916 г. таких билетов было взято 674. Нужно сказать, что цифры нельзя считать верным показателем действительного числа белкующих по бассейну указанной реки, не говоря уже о всем уезде, так как несомненно, что не все берут билеты, а затем значительная часть промышленников была призвана в ряды войск.

Рассматривая билеты на белку, выданные в 1916 г., нетрудно наметить два центра беличьего промысла. Один охватывает самую вершину р. Баргузина и его левые притоки: Балянтамур, Сыю, Ковыли, Джиргу и Гаргу (Каргу); другой расположен по р. Ине с притоками, впадающей тоже в Баргузин и тоже с левой стороны, но значительно ниже, верстах 85–90 от устья.

Первая группа названных рек привлекла в 1916 г. 290 белковщиков. По р. Ине с притоками и по р. Аланбурге, самостоятельно впадающей слева в Баргузин немного выше Ины, выразило желание белковать 240 человек. На право белкованья по р. Аргаде, впадающей опять таки с левой стороны в Баргузин и протекающий как раз посередине между указанными центрами, верстах в 40 от того и другого, было выдано 77 билетов. По р. Турке, впадающей в Байкал, и по ее притоку Ямбую, белковало, судя по билетам, только 20 человек.

Остальные белковщики небольшими группами разбились по притокам Баргузина в его нижнем течении: Суво, Уро, Гусиха, Кулунтай, Журавлиха, Адамовская.

В 1916 г. главную массу белковщиков дали бурята — 393 человека; затем тунгусы — 171 (Баунтовских 81 и Бодонских 90). Последнее место занимали русские — 110 человек.

Небольшое количество русских объясняется, очевидно, военным временем, отвлекшим чуть ли не всю массу промышленников. Несомненно, что в мирное время только что приведенное соотношение будет иным, так как число русских должно значительно повыситься.

Среди бурят белковщики попадаются тем чаще, чем ближе улус¹⁰⁶⁾ к верховьям Баргузина, несмотря на то, что эти инородцы среднее течение реки населяют плотнее верхнего. Это обстоятельство вполне понятно: чем выше по Баргузинской долине, тем уже степное пространство, ближе горы и леса, промысел доступней и сулит больше выгод. Вследствие этого Подхребетский булук¹⁰⁷⁾, расположенный в самом верху Баргузинской долины, дал наибольшее число белковщиков — 169 человек. Затем следуют Гаргинский булук — 76 человек, Элысунский — 43 человека, Караликский — 41, Мургунский — 28, Карамадунский — 19 человек и Улюнский 14 человек.

Белковщики первых двух булуков направляются в верховья р. Баргузина и на его верхние левые притоки в тот район, который я назвал первым центром беличьего промысла. К ним же присоединяется около половины Элысунских белковщиков, остальная часть которых точно так же, как и белковщики других названных булуков, промышляют преимущественно по Ине с притоками (второй центр белковья) и отчасти по Аргаде.

На Ину же взяли билеты и все тунгусы как Бодонские, так и Баунтовские. Тяготение к Ине Бодонских тунгусов вполне понятно, так как они живут около устья этой реки, но я совершенно не уясняю себе причин, заставляющих стремиться сюда и Баунтовских тунгусов, которым для этого нужно сделать не менее 250 верст и перейти через верховья Баргузина, т.е. через места, где наиболее развит беличий промысел.

Русские белковщики промышляли, видимо, вблизи своих селений по притокам р. Баргузина, начиная с Ины, и более близким: Суво, Уро, Гусиха, Кулунтай, Журавлиха и Адамовская, а также по Турке с Ямбуем.

Следует отметить, что среди русских было 19 человек, пришедших из Селенгинского у., из волостей: Батуринской, Посольской, Кударинской и Кабанской. Очевидно, соблазн выгодного промысла заставил пренебречь довольно солидным расстоянием, для некоторых из них, превышающим 200 верст. Часть этих пришельцев пошла на Турку и Ямбуй, часть промышляла близ озера Шанталыка, лежащего недалеко от Байкала между устьями Турки и Баргузина.

Большое значение Св. Носа как места белковья, всего лишь года три–четыре перед тем привлекавшего промышленников и дававшего лучшие экземпляры баргузинской белки, ко времени исследования совершенно упало, свелось на нет. На весь огромный полуостров, занимающий площадь около 60000 десятин, в 1916–м году был взят только один билет, и взявший его, как удалось выяснить, ничего не добыл. Причина этого печального факта лежит, несомненно в пожарах, аккуратно каждое лето уничтожающих леса полуострова и частью истребляющих, частью выгоняющих из них зверей и пернатых. Вина в пожарах, вероятно, неумышленных, падает на рыбаков, постоянно причаливающих к полуострову. Тушение лесных пожаров в этом месте едва ли возможно в виду отдаленности от населенных пунктов и отсутствия людей.

Коснусь кстати способов эксплоатации Св. Носа. Полуостров находился в пользовании оседлых инородцев Читканской волости, которые сами на нем не промышляли, предпочитая сдавать в аренду для белковья. В последние годы эти угодья арендовались одним и тем же предпринимателем торговцем за плату 25–50 руб. Предприниматель уже от себя пускал около 40¹⁰⁸⁾ белковщиков, беря с них за право охоты по 10 белок с ружья.

Выгоды предпринимателя не ограничивались этой скромной данью: большинство допускавшихся белковщиков были его давнишние и постоянные должники, забиравшие под будущую добычу в его лавке все нужное как для хозяйства, так и для промысла и ему же сдававшие за долги всю или почти всю пушнину, по расценке едва ли для себя выгодной.

Что касается Подлеморья, то специально ради белки сюда не ходят, хотя этого грызуна здесь не меньше, чем в других местах. Стремясь в Подлеморье, промышленник имеет в виду, главным образом, соболя, белка же отходит на второй план, бьется лишь, пока не представится возможности добыть более ценного зверя. Осенью здесь каждый промышленник в гораздо большей степени соболевщик, чем белковщик. Бродя по лесу и стреляя белку, он, в сущности говоря, присматривается к тому, где и как «ходит» соболь, и в глубине души лелеет мечту хватить его свежий след. Если эта мечта осуществляется, собака, понятно, тотчас же отзывается от белки и направляется за несравненно более ценной добычей. Случается даже, что промышленник в Подлеморье совсем не обращает внимания на белку и держит собаку на сворке, чтобы иметь ее под рукой, если посчастливится наткнуться на желанный след.

Белковщики среднего и нижнего течения Баргузина до мест промысла в большинстве случаев вынуждены добираться пешком, перенося на себе все необходимое. Воспользоваться вьючной лошадью удается редко. Таким способом, как мне известно, заходят некоторые на Ину и Ямбуй. Лошадь же с повозкой пригодна лишь иногда на первую часть пути, если эта часть лежит в пределах Баргузинской долины.

Буряты, белкующие в верховьях Баргузина, устраиваются в этом отношении гораздо удобнее. Благодаря мягким очертаниям рельефа и неглубокому снегу, они не только добираются на лошади до места промысла, но и промышляют верхом. Выносливая и неприхотливая бурятская лошадь при этом не требует никаких забот, она сама достает из–под снега скудный корм.

На местах промысла белковщики живут, вернее только ночуют, в балаганах и зимовьях, довольно часто попадающихся в тайге Баргузинского уезда и нередко неизвестно кем поставленных. Заняв вдвоем, втроем, реже в одиночку одно из таких жилищ, каждый день бродят по окрестностям, стреляя белку, пока она попадается, а затем забирают свой нехитрый скарб и запасы провизии и переходят в другие места.

У местных промышленников при белковье в ходу исключительно ружье, для розыска же зверька пользуются помощью собаки. Плашки, кулемки, капканы, петли или иные орудия лова при этом промысле не применяются¹⁰⁹⁾. Из ружей встречаются казенные берданки, затем малопульные шомпольные винтовки кремневые или пистонные, а также различные дробовики.

При стрельбе из берданки на белковье пользуются патронами, снаряженными домашним способом с небольшим зарядом черного пороху. Пыжа на порох не кладут, а непосредственно после заряда вдавливают в гильзу туго входящую круглую свинцовую пулю, отливаемую самими промышленниками при помощи покупной пулелейки.

Берданки в ходу почти исключительно у русских и тунгусов, буряты предпочитают шомпольные винтовки, преимущественно кремневые. Из последних стреляют точно так же самодельными пулями, причем пороху кладется больше, чем в берданочный патрон. Все эти самодельные пули приготовляются неаккуратно и в большинстве случаев имеют разные изъяны (пояски, свищи и пр.), вследствие чего летят иногда неправильно, особенно при небольших зарядах. Из–за этого случается, что и не совсем плохой стрелок, пользующийся к тому же сошками, делает 2–3 бесполезных выстрела, прежде чем добудет с дерева белку, находящуюся от него в каких–нибудь 25–30 аршинах. Неверность боя увеличивается еще быстрым загрязнением канала ствола. Для устранения этого, после 10–12 выстрелов ствол протирается палкой с какой–нибудь смазкой. В качестве последней тунгусы обычно употребляют тарбаганий жир; русские и буряты берут жир с навара говяжьих костей и прибавляют к нему керосину, реже для смазки пользуются вазелином.

После ружья необходимой принадлежностью белковщика является собака¹¹⁰⁾, без которой добыча промысла, несомненно, не оправдала бы потраченных трудов и времени.

Относительно породы этих почти постоянных спутников промышленника трудно высказаться определенно. Большинство из них более или менее «лайки». Я пишу, более или менее, так как ни разу не встречал здесь собаки, по своим внешним признакам вполне подходившей под тип лайки. У большинства, несомненно, преобладает кровь этой породы, затушеванная различными примесями, но изредка встречаются и такие, у которых нет ничего общего с лайками. Один промышленник показывал мне «белковую», по его словам, собаку с очевидными признаками родства с ирландским сетером.

Кроме ружья и собаки белковщик берет с собой топор для рубки дров, котелок, вернее луженое ведро, круглую деревянную чашку, часто своей работы, и нож. Ножи бывают самые разнообразные, в большинстве случаев выкованные местными кузнецами из старой косы или подпилка, в деревянных или берестяных ножнах.

Из провизии забирается хлеб, соль, кирпичный чай, русское масло, иногда мясо, сахар.

Большая часть снаряжения переносится в «поняге». Поняга, в общем представляет из себя березовую доску с тонкими сыромятными ремешками с одной стороны и двумя более широкими ременными или тесьмяными лямками с другой. Тонкими ремешками к ней привязывается куль с провизией и прочим, а лямки надеваются на плечи, как ранец. К «поняге» же пристраивается топор и котелок. При помощи этого приспособления даже через крутые горные перевалы переносится груз до 2 пудов¹¹¹⁾.

Из верхней одежды редко берут полушубок, в большинстве случаев обходятся с одной «шанелькой». «Шанелька» делается из толстого сукна, без подкладки, очень широкой, длиной до колена или несколько выше. Она же, при ночевках, заменяет одеяло. Поверх «шанельки», кушак с ножем, на голове шапка — «татарка», как раз такая, какую носят в Европейской России татары–разносчики, на ногах «ичиги» — род кожаных сапог с мягкой подошвой, или «чирки» — та же обувь, но без голенищ. Иногда обувью служат бурятские «олочи» из мягкой сыромятной кожи, у тунгусов же «ончуры», сшитые из «камусов», т.е. шкуры, снятой с ног оленя или изюбря. В общем, белковщик снаряжается почти так же, как и соболевщик.

Настоящее белковье начинается с 1–го октября, когда большая часть белки имеет уже зимний мех, но и до этого, со второй половины сентября, уже начинают бить белку. Продолжительность промысла различна в зависимости от места и погоды. В Подлеморье и вообще вблизи Байкала обычно белкуют лишь в течение октября,— позднее глубокий снег затрудняет движение собаки и мешает ей разыскивать белку. В верховьях Баргузинской долины и по Иненскому хребту, где снега бывают мельче, белковье захватывает весь ноябрь, продолжаясь месяца два. Вне этого осеннего срока белку добывают только подхребетские буряты. Они охотятся за ней летом, главным образом, ради мяса, которое употребляют в пищу, так как летняя шкурка, по своим низким качествам или расценивается очень дешево, или даже совсем не берется скупщиками. У некоторых из этих бурят за лето накапливается от 100 до 200 шкурок.

Самый процесс охоты очень несложен. Промышленник идет по лесу, спустив собаку. Собака, найдя белку, громким лаем призывает хозяина к дереву, на котором скрылся зверек. После удачного выстрела, промышленник, не снимая шкурки, подсовывает убитую белку под туго стянутый кушак и идет дальше. Хорошая собака, подозвав к дереву хозяина, не дожидаясь выстрела его, отправляется на дальнейшие поиски.

Легче всего охота идет в лиственничном лесу. Осенние, лишенные хвои, ветви лиственницы не дают белке возможности спрятаться и она скоро попадает под пулю. Труднее всего стрельба в кедровниках, своими густыми и мохнатыми ветвями представляющими для белки надежное укрытие. В таких случаях приходится иногда предварительно сделать несколько выстрелов просто по дереву, чтобы вспугнуть зверька и заставить обнаружить себя.

С добытых белок шкурки обычно снимают в тот же день вечером. Для этого вдоль внутренней поверхности задних ног делаются разрезы, сходящиеся у корня хвоста. Скелет последнего и мышцы легко выдергиваются ногтями или зубами. Остальная шкурка снимается чулком «тулупом», по мере отделения от тушки, выворачиваясь мездрой наружу. Вся эта операция у опытного промышленника отнимает не более 3–х минут. Снятые шкурки нанизываются через глазные отверстия на прут или шомпол, сушатся несколько времени, и в таком виде, т.е. вывернутые мехом внутрь, забираются скупщиками. Тушки идут на корм собаке, а в некоторых случаях ими питаются и сами промышленники.

Говорят, что раньше белку снимали через рот, и процесс снятия начинался с головы и мех хвоста оставался внутри шкурки. Это обстоятельство побудило некоторых промышленников под видом целых сбывать скупщикам шкурки без хвостов, продавая последние отдельно. После нескольких случаев скупщики отказались брать снятую таким способом белку.

Размер добычи отдельного белковщика колеблется в зависимости от целого ряда причин. Прежде всего влияет, конечно, количество белки, которой бывает то больше, то меньше; затем состояние погоды: в ненастье белку разыскивать труднее; настойчивость и усердие самого промышленника, достоинство его собаки и снаряжения, продолжительность периода промысла, прекращающегося с появлением глубокого снега и характер места где приходится охотиться — все эти обстоятельства отражаются на производительности промысла. Кроме того, промышленник, посвящающий исключительно белковью все удобное для этого промысла время, добудет, конечно, больше, чем бьющий белку мимоходом во время соболиного промысла или стреляющий ее урывками между другими делами.

Не имея в распоряжении точных цифр количества добычи отдельного белковщика в различных участках и при различных условиях охоты, я ограничусь здесь указанием, что максимум, как выясняется из расспросов, редко превышает 500 шкурок в сезон. Могу еще отметить, что тунгусы Подлеморско–Шемагирского рода добывают значительно меньше русских. Осенью 1914 г. на их долю, на 12 охотников, пришлось 500 белок, в 1915 г. на 13 охотников — 200 белок и в 1916 г. на 13 человек около 100 белок. Нужно еще принять во внимание, что в первые два года не было соболиного промысла, и ничто, следовательно, не мешало заняться белковьем. Скудность добычи не может быть объяснена недостатком белки, так как в тех же местах, т.е. в Подлеморье, где охотятся тунгусы, русские промышленники, как мне известно, били во время соболиного промысла до 200 белок на брата. Нельзя также в этом случае сослаться на недостатки снаряжения, которое у тунгусов лучше, чем у русских и, если они все таки добывают значительно меньше, то по моему, исключительно вследствие своей малой способности к сколько–нибудь постоянному и продолжительному труду.

Относительно общего количества добываемой в Баргузинском у. белки, я, за отсутствием точных сведений, тоже могу высказаться лишь предположительно. Судя по тому, что как передают, у одного из крупных Баргузинских скупщиков ежегодно собиралось, в среднем, 100.000 шкурок, можно думать, что на весь уезд добывалось до 300.000, что, если принять среднюю цену шкурки в 50 коп., даст стоимость добычи в 150.000 руб., при цене же 1916 г. в 85 коп. выразится в солидной сумме в 255.000 рублей.

При получении этих цифр принята во внимание цена на месте, на больших же ярмарках, в Ирбите и Нижнем, где Баргузинская белка расценивается дороже других, ее стоимость должна быть еще выше.

Цифру добычи белки, в 300.000 на уезд, едва ли можно считать преувеличенной в виду следующих соображений.

В 1916 г., когда вследствие призыва в армию отсутствовало много белковщиков (бурята взяты были на тыловые работы), Баргузинский лесничий все таки выдал 674 билета. Очевидно, в мирное время число билетов значительно повысилось бы и едва ли было бы меньше одной тысячи. Это тем более вероятно, что часть промышленников, вследствие отсутствия некоторых членов семьи, вынуждена была отказаться от белковья и заняться другими работами, вроде рубки дров, возки сена и т.п.

С другой стороны все билеты, за исключением 21¹¹²⁾, брались на право промысла по бассейну реки Баргузина, составляющего лишь небольшую часть пригодной для белковья площади уезда. Следовательно, белковщики обширного бассейна Верхней Ангары и по бассейнам левых притоков Витима, среди которых находится, например, такой великолепный промысловый участок, как река Муя, а также в богатой белкой местности между реками Большой и Малый Чивыркуй, обходились без билетов.

Цена на белку на месте в Баргузинском у. из года в год далеко не одна и та же. Она колеблется от 25 к. до 1 р. за штуку.

Помимо этого годичного колебания, в течение одной и той же зимы цена бывает различная: более низкая сейчас же после промысла, в ноябре и декабре, и более высокая к январю, ко времени открытия ярмарки в г. Верхнеудинске. На местные цены в конечном счете влияет, разумеется, не Верхнеудинская ярмарка, на которой лишь мобилизуется прибайкальская пушнина перед отправкой ее здешними купцами в Ирбит и Нижний, а общее состояние пушного рынка в России. Любопытно заметить, что зимой 1914–15 г., в связи с войной и ожидаемым понижением цен на меха, все время белка здесь шла не выше 25 коп., а затем в феврале внезапно и неожиданно поднялась до 40–45 коп. Как оказалось, это повышение вызвано тем, что белку усиленно начали скупать китайцы, до сих пор этим не занимавшиеся. Осталась ли эта белка в Китае, или что вероятнее, пошла куда–нибудь дальше, сказать не могу.

Несмотря на то, что цена на белку почти всегда повышается в январе, и без всякого риска, с очевидной выгодой ее удобнее продавать не сразу после промысла, местный промышленник не в состоянии воспользоваться этим и обычно выручает за свою добычу меньше того, что мог бы, доставляя своим трудом иногда весьма солидный барыш скупщикам. Последние всячески стараются, чтобы промышленник поскорее сбыл свою добычу, для чего пускают в ход разнообразные способы, иногда не совсем чистые. Редко скупщиком является свой же брат крестьянин, из более зажиточных, в большинстве же случаев скупкой пушнины занимаются деревенские и городские торговцы. Такой торговец — мелкий скупщик, есть почти в каждой деревне, а в более многолюдных селениях их бывает по два и по три. В их лавках промышленнику, под будущую добычу, отпускается в кредит все необходимое для промысла и хозяйства. Таким образом, отправляясь в тайгу, охотник уже имеет долг, уплаты которого купец не захочет ждать. Поэтому, выйдя из лесу, прежде всего приходится расплачиваться с кредитором, сдавая ему пушнину. Продать последнюю другому, хотя бы и по более высокой цене, рискованно, так как долг платить рано или поздно придется, а такая проделка может вызвать немилость обычного кредитора, без помощи которого все равно не обойтись в дальнейшем.

Принимая белку, скупщики конечно стараются оценить ее возможно ниже, для чего прибегают к разнообразным уловкам вплоть до составления подложной телеграммы, якобы извещающей о падении цен на пушнину и невыгодности давать за нее сколько–нибудь дорого. Наоборот, цены на отпущенные в кредит товары ставятся непомерно высокие, несмотря на то, что эти товары обычно бывают весьма низкого качества. Один из крупных Баргузинских купцов, занимающийся между прочим и скупкой пушнины, устроил, по словам промышленников, при своем магазине особое «долговое отделение». В это отделение направлялась вся заваль, весь товар, который по своим низким качествам не мог быть продан покупателям за наличные, но великолепно разбирался в кредит, преимущественно промышленниками, под будущих соболей и белок и при том по ценам более высоким, чем в главном магазине. Мало того, пользуясь неграмотностью огромного большинства промышленников, торговцы в записях отпущенного в кредит допускали иногда «ошибки», всегда клонящиеся к выгоде кредитора. Такие «ошибки» случалось обнаруживать промышленникам и благополучно ликвидировать их, но вероятно, не всегда они бывают вовремя замечены.

Если пушнина сдается на сумму, превышающую долг, торговец обычно уплачивает разницу товаром же из своей лавки, избегая всячески платить деньгами.

Промышленники отлично понимают всю невыгоду для них создавшихся между ними и скупщиками отношений, но не видят возможности выхода из этого и считают себя вынужденными соглашаться на навязываемые им условия.

В последнее время в Забайкалье стали появляться кооперативы, и нужно думать, что они придут на помощь промышленнику и обуздают алчность скупщиков.

Относительно сбыта пушнины тунгусы находятся в еще менее выгодных условиях, чем только что описанные. Мелкие скупщики и агенты крупных сами приезжают к ним. Точно так же, как и с русскими промышленниками, торг очень редко ведется на деньги; обычно шкурки идут в уплату за различный товар. До войны каждый скупщик прежде всего запасался водкой, сбываемой тунгусам по цене раз в 10 выше казенной. В последнее время водку с успехом заменила «самосядка», продукт более выгодный для скупщика, как более дешевый. Затем привозилась мука, масло, чай, сахар, дешевые конфекты, грошевые безделушки, иногда материи и обувь. Торг начинался с водки, за которую любой тунгус готов отдать все, что он имеет. После этого захмелевшие покупатели быстро, не стесняясь непомерно высокими ценами, разбирали запасы беззастенчивого предпринимателя, беря, что нужно и что не нужно, за бесценок сдавая ему добычу промысла. В результате обобранный тунгус часто еще оставался должен скупщику. Этот долг записывался и едва ли добросовестно, но тунгус не сомневается в правильности записанного, да к тому же пьяный, он сам не помнит, брал или не брал вещь, за которую с него спрашивают деньги или шкуры, и такие сомнительные долги рано или поздно в конце концов всегда взыскиваются.

С учреждением стражи Баргузинского заповедника раздолье скупщиков в Подлеморье кончилось, но все же время от времени с их стороны еще делаются попытки к прежним хищническим набегам.

Осенью 1915 г. один из них был задержан в р. Шангнанды. Чтобы показать, как велики аппетиты этих хищников, я позволю себе привести цифры небольшой торговой операции задержанного с тунгусами.

Ржаная мука, приобретенная им самим по 1 р. 40 к. пуд, продавалась тунгусам по 2 р. 50 к., причем в уплату принималась белка, оцениваемая торговцем в 25 к. шкурка. Таким образом, фактически шкурка доставалась скупщику за 14 к., а стоимость ее в Баргузине в январе месяце была 50 к. Следовательно, на каждой шкурке можно было нажить 36 к. Присужденный мировым судьей за недозволенную торговлю к штрафу в 15 руб., скупщик этот остался приговором очень доволен: действительно, барыш слишком велик сравнительно с риском ответственности в случае неудачи.

Во время белковья промышленник стреляет всякую попадающуюся ему белку, не имея возможности разбирать, имеет ли она уже хорошую зимнюю шкуру или еще не вполне вылиняла. Поэтому среди добычи всегда попадаются шкурки разной степени линьки и, следовательно, разного достоинства. В зависимости от того, насколько процесс линьки захватил шкурку, а также в зависимости от ее окраса, здесь различаются следующие сорта белки:

1. «Чистая», т.е. имеющая полный зимний наряд с густым и пушистым мехом красивого голубовато–серого окраса.

2. «Подпаль» — с остатками летней шерсти на спине, боках и других частях тела.

3. «Черноручка» — со следами летней шерсти на ногах.

4. «Краснохвостка» — с примесью рыжих волос в мехе.

5. Летняя шкурка.

«Чистая» считается лучшим сортом. Промышленники сами белки не сортируют, при сдаче же добычи скупщику, здесь установился такой обычай: договариваются относительно цены «чистой» белки, шкурки же с дефектами забираются по следующей расценке.

«Подпаль» — 2–3 шкурки считаются равноценными одной «чистой»; «черноручка» — 3 шкурки идут за 2 чистых; краснохвостка — 2 за одну; летняя — 4–5 за одну или часто совсем не берутся скупщиками. То обстоятельство, что шкурка сдается вывернутая мездрой наружу, а мехом внутрь, не мешает скупщику безошибочно судить о ее достоинствах. Белка в полном зимнем наряде имеет всю мездру белую; она не вполне вылиняла, то в тех местах, где еще остались летние волосы, на мездре бывают темные пятна, со слегка синеватым отливом, что и дало повод появиться терминам «подпаль» и «черноручка». Густота, пышность и окрас меха узнаются по соответствующим качествам шерсти, который на снятой шкурке остается не вывернутым. Впрочем на практике на хвост обращается внимание главным образом для того, чтобы посмотреть, нет ли в нем примеси рыжих волос. Эта примесь ясно указывает скупщику, что он имеет дело с «краснохвосткой», т.е. экземпляром, у которого рыжие волосы будут попадаться и на других частях шкурки.

Мелкие скупщики, насколько мне известно, тоже шкурок не сортируют, а заполучив их из первых рук от промышленников, иногда с солидным барышем перепродают крупным скупщикам на тех же основаниях, т.е. «подпаль» идет 2 шкурки за 1 «чистую» и т.д.

В конце концов вся баргузинская белка собирается в руках 3–4 крупных скупщиков, которые разбирают ее по сортам и отдельными партиями, разнящимися по достоинству меха, отправляют, иногда просто почтовыми посылками, на Ирбитскую и Нижегородскую ярмарки.

Источник: Верхнеудинск–Ленинград, Издание Госплана БМАССР, 1926 г.