Подводный мир Фиалкова

В этом человеке удивительны не его идеи. А то, что у него реально получается их воплощать. У других не выходит, а у него — да. Аквариумный комплекс, виртуальный батискаф, проект «Нерпа он–лайн». Директор Байкальского музея ИНЦ СО РАН Владимир Фиалков ни разу за время нашего общения не сказал «я придумал», всегда «мы придумали». Потому что музей — это не директор, это полноценная команда «немного сдвинутых». А Фиалков — их рулевой.

Шел Кожов по берегу

Когда началась война, семья Абрама Фиалкова жила в Харькове — отец занимался отправкой военных заводов в тыл, а мама, Адель Израилевна, была домохозяйкой. Немцы наступали лавиной. Когда фашисты подошли к Орлу, они выбросили десант, и эвакуация шла на часы. Отцу удалось посадить семью в поезд поверх разобранного оборудования, а сам он остался и выбирался совсем другим путём. По дороге был контужен. Состав успел проскочить. Если бы он промедлил всего два часа, семьи Фиалковых, вероятнее всего, на свете бы не было. Наш собеседник родился уже в Омске. Семья прожила здесь до 1948 года, а потом вернулась в Харьков.

— Откуда у вас такая интересная фамилия?

— Я пытался докопаться до истоков, но пока тщетно. Такие фамилии — Фиалков, Фиалковский — распространены в Польше, Чехии. Самое интересное, что и дед мой, и бабушка очень чисто говорили по–русски. Видимо, мои предки переехали в Россию очень давно, и эта жизнь, это окружение стали для них родными.

Владимир Фиалков начал работать в 16 лет слесарем–фрезеровщиком, токарем. Поэтому «чистым» учёным его назвать нельзя. Он учёный «с руками», чем привык гордиться. В 1956 году в Харькове Фиалков начал ходить в Морской клуб, секцию лёгких водолазов. Были проблемы с возрастом, но, тем не менее, по окончании курса в течение года работал инструктором легководолазного дела. «Тогда профессиональное легководолазное снаряжение было на чистом кислороде, что делало его довольно сложным и опасным в эксплуатации, ведь оно было предназначено для подводных диверсантов,— вспоминает он. — А снаряжение на сжатом воздухе, которым сегодня пользуются миллионы, у нас только начало разрабатываться. Нам удалось раздобыть чертежи первого в мире лёгочного автомата для погружений под воду на сжатом воздухе системы Кусто–Ганьяна, «АКВАМАСТЕР», и я, работая в то время токарем и фрезеровщиком, сам сделал для себя и своих друзей эти замечательные регуляторы. Да и маски для ныряния мы тоже делали сами. В продаже были только ласты».

— Есть такая байка. Гулял профессор Михаил Кожов по берегу Байкала и встретил несколько «людей с ластами». Взял и пригласил их поработать для биолого–географического института ИГУ. Среди «людей с ластами» были и вы...

— Нет, конечно, такого не было. Ещё в Харькове мы списались с Михаилом Михайловичем и всемером приехали на Байкал. К этому времени нам было уже скучно погружаться ради погружения, хотелось что–то исследовать, искать. Идея Кожова нас заинтересовала. Мы брали первые пробы в районе Байкальского ЦБК. В 1964–м трое из семи так и остались на Байкале.

На счету Владимира Фиалкова более 4 тыс. часов погружений. «Вот эти вот глаза видели все глубины Байкала»,— смеётся он.

— Помните, как спустились под воду в первый раз?

— Первое погружение на 40 метров помню очень хорошо. И вот почему. Мы выходим, какие–то ребята играют на берегу в футбол. Ну, мы тоже к ним, включились в игру, хорошо так пошла. Вдруг подходят машины и люди в форме. Всех начинают загонять в фургоны, и нас вместе с ними. Тут один из этих людей им и сказал: «Их–то отпустите, это ребята вон с того катера». Оказалось, мы играли с заключёнными.

— В 80–х годах на Байкал впервые привезли глубоководные аппараты...

— Нет, всё было немного раньше. Впервые подводные обитаемые аппараты появились на Байкале в 77–м. «Пайсисы» по заказу СССР были построены в Канаде. И тогда возникла большая проблема с отечественными судами — они не были приспособлены для подъёма–спуска таких аппаратов. И главное — совсем немного надо было модернизировать судно, но один из высоких морских чинов наотрез отказывался что–либо менять. Аппараты фактически застряли на берегу Чёрного моря, в Геленджике, где наши друзья из Института океанологии АН СССР на тележке скатывали их в воду и проводили тренировочные погружения до глубины 200 м. Мы тогда каждый год там бывали на конференциях по технике подводных исследований. И вот во время такой конференции в 76–м году мой друг Николай Резенков, ныне, к сожалению, уже покойный, предложил идею: «Пайсисы» должны работать на Байкале. Идея чрезвычайно понравилась тогдашнему директору Института океанологии, академику Андрею Монину. И всё закрутилось. Будучи членом ЦК КПСС, он легко договорился с министром обороны о доставке аппаратов в Иркутск самолётом. До Моздока они ехали на автотрейлерах, а потом — к нам. Здесь мы подготовили баржу с 16–тонным автокраном. Из–за небольших размеров баржи в открытое море выходить нельзя было, поэтому работали в районе Листвянки и Больших Котов. Тогда я впервые увидел дно Байкала на глубине 1100 м. А после погружения на 1410 метров группа исследователей — Анатолий Сагалевич, Александр Подражанский и Николай Резинков — получила ордена «Знак Почёта».

Исследователями руководил известный учёный–гидронавт Анатолий Сагалевич. Это было первое в мире погружение до 1,4 тыс. м в пресной воде. Известность, полученная на Байкале, позволила быстро, на правительственном уровне, устранить все препятствия перед выходом «Пайсисов» в Мировой океан. «Пайсисы» много лет работали в Тихом, Атлантическом и Индийском океанах. До тех пор, пока в Финляндии не построили «Миры», способные погружаться на 6 тыс. м. А завершилась карьера «Пайсисов» тоже на Байкале, где 28 июля 1991 года было совершено погружение на самую большую глубину озера — 1637 м. В составе этого экипажа был и Владимир Фиалков.

— Как появилась идея сделать экспозицию, имитирующую спуск на батискафе?

— Я много раз погружался на «Пайсисах» и всегда брал с собой видеокамеру. Снимал через иллюминатор с научными целями. Эти съёмки, кстати, были частично использованы при создании видеофильма «Колодец планеты», который мы сделали вместе с директором Лимнологического института СО РАН Михаилом Грачёвым. Но материалы мало использовались, и меня постоянно преследовала мысль о том, как познакомить с ними широкую публику. А побывав в Эйлате на настоящей туристической подводной лодке, понял, что нам можно сделать такую же, только виртуальную. Я тогда просто не представлял, с какими трудностями придётся столкнуться. Ведь нужно создать иллюзию реального погружения, а для этого необходимо преобразовать весь имеющийся материал и выстроить его в три ряда: один — для четырёх иллюминаторов правого борта, другой — левого и третий — для самого большого, носового, иллюминатора. Нам предлагали: «А давайте мы вам всё нарисуем!». Мы отказывались — важно, чтобы посетители наблюдали реальное дно Байкала. Два года искали человека, который взялся бы за эту работу. И он нашёлся — Василий Маслюков, радиолюбитель с большим стажем, знаток современных информационных технологий, много лет проработавший главным инженером Восточно–Сибирской студии кинохроники.

Этим летом на Байкал снова приедет Анатолий Сагалевич, два сезона он будет спускаться на «Мирах» с бурятского берега. По словам Владимира Фиалкова, на «Миры» он надеется поставить три камеры, которые будут снимать во время погружений, и эти записи лягут в основу нового виртуального фильма.

«Музей для всех»

В год через Байкальский музей ИНЦ СО РАН проходят более 150 тысяч человек. А когда–то он был открыт только для членов академии и партийно–правительственных делегаций. Фиалков вспоминает, как шёл с обеда, а у музея толпились люди, которых не пускали. «Я брал за руку, проводил, тогда уже возникла мысль — музей по определению должен быть для всех»,— говорит он.

— Любой музей на определённой стадии приходит к печальному итогу: коллекция разрослась, выставлять её негде, и всё начинает пылиться в запасниках. К чему вообще такие объёмные материалы?

— Мы сейчас ведь говорим только о нашем музее, да? Так вот, каждое живое существо несёт отпечаток времени, когда оно появилось. Если у нас есть такой образец, мы можем узнать, какой тогда был климат, состав атмосферы, окружающая среда. К примеру, мы сейчас очень напуганы словом «диоксины». Нам кажется, что это продукт развития человечества, но диоксины были всегда, и в самых разных концентрациях, просто мы не умели их определять. Не зная этих элементарных вещей, мы не сможем прогнозировать будущее. И навсегда обречены будем «изобретать велосипед» и копошиться в детских пелёнках, считая, что наш короткий отрезок времени — это и есть центр мироздания. У человека очень скромное место в истории Байкала. А озеро само по себе — огромный музей. Те же сине–зелёные водоросли строматолиты, жившие на территории сегодняшнего Байкала и дошедшие до нас в виде огромного горного массива, это удивительные живые существа, видевшие детство планеты. Это их предки сформировали атмосферу земного шара.

— Трудно найти человека, который в восторге от сухих рыбьих скелетов, даже если они эндемичные.

— А это как подать. Трупы в банках — это одно, а живые нерпы, с которыми можно пообщаться,— это другое. Они могут подплыть, посмотреть на тебя. У них меняется настроение. Когда у нас возникла идея поставить в музее аквариумы, мы хотели показать самых известных представителей байкальской фауны в их собственном мире. Проверили фундаменты в здании, и оказалось, что они выдержат. Целая история была со стёклами для аквариумов. Спонсоров мы нашли ещё в 1998 году, а вот со стёклами была проблема. За границей ставят акриловые панели, а в России тогда таких больших не делали. Мы списались с одной зарубежной фирмой — цена была слишком высокой. А потом я увидел, как на банке ставят бронебойные стёкла, и подумал: «А почему бы их не использовать для большеобъёмных аквариумов?». Оказалось, что бронированное многослойное стекло не только подходит для аквариумов, но и в несколько раз дешевле. Поставили. Правда, одно стекло при распаковке треснуло. А оно идёт тысячами мелких трещин, но не рассыпается. Мы его сохранили в качестве декорации. Получилась хорошая имитация льда.

Тучные курортники

Сейчас в музее 11 аквариумов, вода проточная — в сутки через них перекачивается около 500 куб. м, вода, которая подаётся из Байкала по километровой трубе с глубины 500 м. Температура поднятой из озера воды — 4 градуса, в аквариумах она нагревается до 7–8. Кстати, эта же вода, сбрасываемая из аквариумов, обеспечивает работу теплового насоса — агрегата, который снабжает теплом всё здание музея. Работу этого насоса можно представить как холодильник: одна стенка у него очень холодная, другая — очень горячая. Вода, сливающаяся в озеро, проходит через тепловой насос, охлаждается до 1,5 градуса. Этой разницы хватает, чтобы теплообменник, которым является фактически вся отопительная сеть музея, нагревался до 65 градусов.

— Животные, которые живут в аквариумах, как–то изменяются?

— Кто угодно меняется, когда живёт на курорте. У нас омули таких размеров, каких в Байкале никогда не встретишь. До двух килограммов весом. А берём мы их прямо из озера обычных, не более 400 г. У нас есть лаборатория ихтиопатологии. В Байкале, как и в любом природном водоёме, есть система, которая позволяет животным сосуществовать и бороться с паразитами. А в аквариуме, который даже сообщается с озером, всё равно возникают болезни. Поэтому каждое новое животное 2–3 недели проводит в карантине. Мы их держим в солёной воде. Они её выдерживают, так как пресноводные рыбы воду не потребляют, а вот паразиты гибнут. Мы следим, чтобы рыбы были красивыми, со всеми чешуйками. Выбираем те экземпляры, которые хорошо едят и не худеют.

Самое интересное, что в процессе наблюдения сотрудники музея нашли ещё одно подтверждение известной гипотезы, что сиг и омуль — одна и та же рыба, различия во внешнем строении которых связаны с экологическими условиями жизни. Омули, прожив несколько лет на музейном курорте, постепенно становятся в массе горбоносыми, как озёрные сиги.

— Планируете увеличить количество аквариумов?

— Мы хотим сделать центр коллективного пользования для учёных и увеличить количество живых организмов, которые можно будет изучать. Сейчас готовим две комнаты, где разместятся лаборатории с аквариумами.

Нерпа в реале

— Прошлой осенью в Иркутске вы организовали прямую трансляцию экскурсии из Байкальского музея. А когда будет запущен проект «Нерпа он–лайн»?

— Да, тогда это многих тогда впечатлило. Я комментировал увиденное в Иркутске, а Валентина Галкина, старейший сотрудник Иркутского научного центра, вела экскурсию.

Изображение тогда «подвисало», а Валентина Галкина периодически прерывалась на команды «Поехали, поехали дальше!» — кто–то невидимый за экраном катил камеру на тележке. Картинка из музея передавалась по радиоканалу в порт Байкал, оттуда — на телескоп Института солнечно–земной физики СО РАН в пади Берёзовой. Затем — в Байкальск, оттуда — в Иркутск, а потом из управления «Иркутскэнергосвязи» шла на Иркутский научный центр.

— Мы пока решили отказаться от радиоканала и использовать спутниковую связь,— рассказывает Владимир Фиалков. — А проект «Нерпа он–лайн» мы хотим запустить нынешним летом. Ушканьи острова — место заповедное. Туда туристов возят, но не более 200–300 человек в год. Всё стадо нерп, конечно, на этих островах время не проводит. Нерпа практически всё время живёт в воде — надо двигаться, каждый день по три килограмма голомянки съедает. Ушканьи острова — это своеобразная лечебница. Нерпы выбираются туда, чтобы подлечиться, спокойно отлежаться. Мы решили с помощью современных информационных технологий организовать прямую трансляцию с острова Долгий.

Остров находится на расстоянии 400 км от Байкальского музея. Фиалков показал нам принимающее устройство, которое установлено в конференц–зале музея. Сейчас оно принимает сигнал с камеры на берегу в Листвянке. На экране — озеро, идёт «Ярославец». Фиалков тут же забыл про нас, он весь в приборах: «А это что за рябь? А можно, чтобы её не было?» (Кстати, наше интервью началось почти на час позже, потому что Фиалков так увлёкся настройкой камеры, что забыл обо всех встречах).

Связь с Долгим установят через скоростной спутниковый цифровой канал связи, тендер уже объявлен. «Вообще–то хорошо было бы полноценный телеканал, но это слишком дорого»,— говорит директор. В Иркутске сигнал «приземлят», и дальше по оптоволоконной линии он придёт в музей. Камерой можно будет управлять прямо из здания — показывать любые панорамы и делать 20–кратный «наезд» на объекты. Проект был начат на деньги гранта Фонда Потанина, и один год его спонсировали областные власти.

— Кроме Ушканьих островов будут другие какие–то места?

— Есть идея установить камеры в Байкало–Ленском заповеднике, в тех местах, где живут медведи. Они редко уходят далее 500 м от берлоги. Вот в этом районе и надо ставить. Ещё мы хотим установить на Ушканьих подводную камеру, чтобы можно было наблюдать нерпу прямо в воде. Но всё это тогда, когда появятся нормальные сети и нормальная связь.

Проект «Нерпа он–лайн» станет частью большой экспозиции, которая расскажет о развитии жизни в процессе геологических изменений — от образования планеты и первых живых существ до наших дней. Здесь будут обычные витрины — с образцами флоры и фауны, а ещё — экраны. На них покажут анимационные фильмы о различных этапах жизни планеты. А в экспозиции, посвящённой особо охраняемым территориям, будет обычное окно, с перекладинами, но большое. Отсюда и можно будет наблюдать жизнь на берегах Ушканьих островов.

— Вы уже реализуете проект «солнечной пирамиды»?

— Мы хотели бы построить современное здание. Настоящий музей на озере. Здание, общая площадь которого не менее 15–20 тыс. кв. м. На сваях над водой Байкала. Башня будет уводить под воду, чтобы можно было спуститься и увидеть озеро вокруг себя. Но, по самым скромным оценкам, проект тянет на 200 млн. долларов. А пока да, есть такая идея — одеть всё наше здание в стекло. Соорудить хрустальную пирамиду, а на крыше расположить солнечные батареи, в стеклянных элементах устроить рекуператоры (теплообменники). Солнце будет нагревать в них воду, и таким образом, мы посчитали, выйдем на полную энергетическую автономию. А на площадях, которые образуются при постройке пирамиды, мы хотим создать зимний сад.

Чистый наблюдатель

Когда слушаешь Фиалкова, постоянно ловишь себя на мысли: а ведь ему действительно всё это интересно. Он сам себя накручивает, заводит. В голосе нет ленивого довольства. «Хуже всего — заставлять себя или людей что–то делать,— уверен он. — Я выбрал это место сознательно, и другие, наверное, тоже. Поэтому нам не бывает неинтересно». У Владимира Фиалкова четверо внуков — Антон, Алиса, Мишель и Максим, последнему ещё и годика нет. Сейчас они живут за границей, но к деду приезжают. «И дочки со мной практически весь Байкал исходили, и внуки это место знают, бывали здесь»,— говорит дед.

Поразительно, но Фиалков, 90% времени проводящий в музее, на нём не зациклен. Он может поддержать в разговоре любую тему, причём с азартом, а не из банальной вежливости. Это неудивительно для поклонника классического джаза — музыки, которая требует живой реакции и фантазии. Поэтому как–то не верится в его слова: «Я человек достаточно пожилой». Его возраст точно не паспортный. «Недавно прочитал испанца Кортеса, «Часовщика»,— рассказывает он. — Это страшное чудо, как Испания из великой державы превратилась практически в ничто. Как там показаны эти механизмы уничтожения. Теперь я понимаю, что Сталин не зря учился в духовной семинарии».

— Вы сами как относитесь к понятию «вера»?

— Я неверующий, потому как учёный. Странно было бы, если бы я верил одновременно в науку и бога. У меня всегда вызывал удивление подобный симбиоз в сознании.

— Для естественника это нормально, а для гуманитария не очевидно.

— Тогда давайте определимся, что мы наукой называем? И что мы считаем религией? У человечества есть ноосфера. Мозг человека — это не только химическая батарейка, обеспечивающая набор каких–то жизненных функций, мозг имеет самопрограммируемую, самообучающуюся часть. Человек может осознавать, воспринимать окружающую среду, интерпретировать её в своём сознании. Создавать программы. Мир намного сложнее, чем его описывает любая современная религиозная система. Есть ведь классический вопрос, ответ на который не найден: «А понимает ли бог что–нибудь в квантовой механике?». Если принять за основу возможность существования высшего существа, это был бы чистый наблюдатель, не более того. Влиять на какие–то персональные события и судьбы он бы по определению не смог.

7 июня 2008 г.

Источник: Восточно–Сибирская правда