Заметки к вопросу о байкальской нерпе

Участие в охоте на нерпу

Тунгус Николай в глазах нерповщиков был очень авторитетной личностью; к нему почти все обращались с вопросами, и он умел каждому посоветовать, куда кому ехать, в каких торосах больше расчета на успех, умел и ружье «наладить», и парус «путем натянуть» и т.д.

Ружья у всех встреченных нами нерповщиков, за исключением упомянутого выше култукского отставного солдата, обладавшего берданкой, были самые заурядные малопульные винтовки, кремневые или переделанные в пистонные и в большинстве случаев привязанные к ложе ремешками. Почти каждую из таких винтовок должен был осмотреть «дядя Николай» и в случае надобности исправить. Интересно было видеть, как он, уступая просьбе друга, брал с важностью такую винтовку в руки, осматривал ее, прицеливался, затем разбирал и, осмотрев просвет ствола, начинал «править» его, т.е. ударять им со всего размаха о лежавшую тут же сухую колоду. Совершив несколько раз такую процедуру со стволом, он складывал винтовку и, смазав ее клочком пакли, смоченной в каком–то таинственном жире, отдавал владельцу со словами: «ну, теперь стреляй»! После этого начиналась пальба в цель. Усовершенствованные ружья не пользуются популярностью, и поэтому обладатель берданки и мой сотоварищ Вл. В. Птицын со своей двустволкой служили все время мишенью для острот, нередко весьма едких, со стороны винтовщиков.

На другой день, часов около 8 утра, все охотники, закрыв глаза, кто консервами, кто волосяной сеткой, а кто просто кусочками синего оконного стекла, вшитыми в кожаные рамочки, разместились в нескольких запряженных кошевках и, захватив с собой дров, чайники и другие принадлежности, отправились от зимовья по различным направлениям «в море». Мы поехали с тунгусом. Свет, отражаемый беспредельной ледяной поверхностью, был так силен, что без консервов, как говорили, действительно можно было потерять глаза в один день. Первые торосы показались верстах в трех от берега. Здесь нерпа встречается очень редко, разве какая «заблудшая», поэтому тут никто и не останавливается, все спешат дальше, к следующим торосам, верстах в 10–ти от берега. Отсюда лошади отправляются с мальчиками обратно к зимовью, и им назначается место, куда приехать вечером. Затем охотники, таща за собою санки, расходятся по «нажимам». Нажимы — это громадные, нередко в сажень вышиной, валы из льдин, нагроможденных одна на другую и образующих нередко очень большие навесы. По рассказам, валы эти образуются во время морестава и тянутся по направлению осенних щелей. Здесь любимое местопребывание нерп.

Наш тунгус не отправил своей лошади к зимовью, и поэтому нам пришлось совершать путешествие по торосам в кошевке. На одном из торосов мы опрокинулись, и ружье тунгуса, попав замком в мокрый снег, оказалось негодным к делу; оставалась единственная надежда на двустволку г. Птицына. Искусство отыскивания нерп, как сказано выше, состоит в том, чтобы зорко следить вокруг себя, не покажется ли где–нибудь на белом фоне черное пятно. Неопытный очень часто впадает в ошибку, так как льдины, обращенные ребром к зрителю под известным углом, производят нередко впечатление чего–то черного, лежащего на поверхности льда. Не раз и наши наблюдения вызывали лукавую улыбку на лице тунгуса. Но наконец на полянке, окруженной высокими торосами, показалось что–то несомненно чернеющее. Тунгус привстал, пристально посмотрел и энергично направил лошадь на замеченный пункт. Чем ближе мы подъезжали, тем явственнее было, что мы имеем дело с целым стадом нерп, расположенных венчиком около продушины. Не доезжая шагов 250, лошадь была остановлена. Тунгус с видимой досадой взглянул на свое бездействующее ружье. Началось скрадывание. Я остался при лошади. Тунгус руководил движениями г. Птицына. Сначала шли слегка согнувшись, далее ползли на коленях, затем на животе. Нерпы спокойно оставались на месте. Наконец, выстрел, и они моментально исчезли. При осмотре продушины мы нашли немного крови. Выстрел был сделан на расстоянии 80 шагов. Усовершенствованному ружью было, таким образом, нанесено новое посрамление. Поездив после этой неудачи еще некоторое время по торосам и не встретив ничего, мы направились к зимовью с пустыми руками.

Не многим удачнее был в этот день промысел и других охотников — только двое из них упромыслили по одной нерпе. Счастливцы эти возвратились уже в сумерки и добычу свою втащили без свидетелей в баню. Приезд их произвел между прибывшими ранее некоторое движение и шушуканье, но никто не говорил, какова добыча. Только жена тунгуса, угощенная перед тем двумя рюмками водки, сообщила нам в полголоса, что «двоим Бог дал по одной». Когда мы, получив такое известие, попытались было пойти в баню, чтобы осмотреть и измерить добытые экземпляры, то тунгус, приглашенный «свежевать», категорически отсоветовал нам делать это. По его мнению, нас туда и не пустили бы, так как у охотников не принято показывать посторонним свою добычу. Пообещав достать нам кости и шкуры, он еще раз сказал, что если мы будем настаивать на своем, то совершим нечто вроде дерзкого неприличия. Пришлось согласиться.

На следующее утро завтрак в зимовье состоял из темно–багрового мяса убитых накануне нерп. К трапезе были приглашены и некоторые из неудачников; получил порцию также и мой спутник, пожелавший отведать блюдо и нашедший его вкусным. Евшие восторгались вкусом нерпичьей грудной железы и мозга и усердно обгладывали нужные мне кости; о шкурах не было и помину. Тунгуска, получившая в подарок голову нерпы, согласилась под большим, впрочем, секретом даже от своего мужа, передать мне череп, что и было ей исполнено. Когда при завтраке я возбудил вопрос, почему охотники находят невозможным показывать свою добычу посторонним лицам и не желают продавать ни к чему не нужные им кости нерп и дешевые сравнительно шкуры по выгодной цене, то получил приблизительно следующий ответ: «Хотя мы люди и темные, но не настолько же глупы, чтобы за какие–нибудь 2–3 рубля продавать свой «фарт»; никто не знает, что кому Богом назначено, и известно, что глаз у человека бывает всякий; позарившись на несколько рублей, можно попусту прошляться по морю все время, а никто себе не враг». Иначе этот ответ можно бы выразить так: если нерповщик, при соблюдении всех установившихся правил охотничьего ритуала и не добудет ничего, то таков, значит, его «фарт», он тут ни при чем; нарушивший же добровольно эти правила, должен принять на себя и все, проистекающие от сего последствия, т.е. нести материальные убытки и быть посмешищем в глазах товарищей. «Впрочем,— заключил со злой улыбкой говоривший за многих,— у вас ведь свое ружье дорогое, да и солдат продаст вам всю свою добычу; у него ведь ружье тоже новое, он всех нерп перестреляет, нам, пожалуй, ничего и не останется». А между тем, солдат с берданкой, желая, вероятно, сохранить за собой в наших глазах репутацию передового человека и не идти вразрез со взглядом большинства своих односельчан, утром чуть свет запряг свою лошаденку и переселился в пещеру под утес, верстах в 2–х от «зимовья», и мы его больше не видели.

Таким образом, и вторая наша поездка на р. Пыловку окончилась вполне неудачно. Следующий день был опять ненастный, и мы должны были уехать. Упомянутые выше скелеты и шкуры нерп я получил уже в мае месяце от листвениченских нерповщиков и то благодаря лишь любезному содействию моего знакомого г. Гедговта.

• Н. Витковский. Заметки к вопросу о байкальской нерпе. Часть 1.
• Н. Витковский. Заметки к вопросу о байкальской нерпе. Часть 2.
• Н. Витковский. Заметки к вопросу о байкальской нерпе. Часть 3.
• Н. Витковский. Заметки к вопросу о байкальской нерпе. Часть 4.

Источник: Известия Восточно–Сибирского отдела Императорского Русского Географического общества, т. XXI, 1890 г.