В Чивыркуйском заливе и у мыса Кабаньего
Байкальская экспедиция отправилась из Лиственичнаго на север в два приема: 22 и 24 мая,— немного позже прошлогодняго.
Жаркие, тихие дни, стоявшие перед этим всю неделю, провожали нас и следующие два дня до самых Ушканьих островов. Только ночью и утром озеро давало чувствовать свое присутствие, сильно понижая температуру воздуха. Подойдя к островам, мы уже встретили плававшия огромныя льдины, а далее, к северу, насколько хватал глаз, лед держался еще большими полями, с просвечивавшими полыньями.
Оставив одну партию на Большом Ушканьем острове, попытались мы на нашем «Иннокентии» пробраться на восток, но встретили еще крепкий лед, и только обойдя по полыньям около Святого Носа, мы заметили, что вход в Чивыркуйский (Курбуликский) залив совершенно свободен,— в самом же заливе лед оказался значительно рыхлым. Так как и первыя по входе две бухты оказались совершенно чистыми ото льда, то мы и решили высадиться на берегу одной из них (Фертик) и выжидать, когда освободится Байкал ото льда.
Освободился же он от него только еще через десять дней, когда его поломало ветрами и волнами, и полило обильным дождем...
Чивыркуйский же залив, к нашему удивлению, уже на третий день после нашего прибытия был совершенно чист,— и появившийся утром 30–го мая из Баргузина катер Сверлова «Забияка» не замедлил развезти рыбаков по своим рыбоделам с главной станцией в Онгоконской губе. Частые свистки катера оживили «наш рейд», а присутствие рыбаков сделало наше пребывание не таким жутким, как это казалось сначала.
5 июня мы тронулись дальше и уже свободно высадились на восточном берегу озера, у мыса Кабаньяго, верстах в 130–ти к югу от В. Ангары. По дороге встретили уже разбитый лед, сплошь усеянный стадами нерп, отчего лед местами казался совершенно черным. Нерпы также переселялись... Но куда?.. Где скрываются оне в течение лета и в таком огромном количестве,— когда на одном Ушканьем острове за зиму их убили до 150 штук?..
На Байкале, как я говорил раньше, своя особая природа. Здесь он сам хозяин, со своей леденящей температурой,— поэтому, при нашем прибытии, и деревья в лесу стояли еще голыя — только чуть распускали свои почки, а трава лежала еще поблекшая. Глыбы источеннаго сверху льда держались около берега еще 10 июня, и слышно было как он поддавался влиянию солнечных лучей,— с шумом трескался и разсыпался.
На этом берегу нам часто попадались зимовья нерповщиков и юрты тунгусов, теперь уже оставленныя, и только в одной юрте,— около речки Большой, мы наткнулись на больного и голоднаго тунгуса с двумя ребятишками. По его словам, брат его уже 5–ый день как ушел в Сосновку за хлебом, и за эти дни он ровно ничего не ел; детишки же питались нерпичьим жиром. Тяжело было смотреть на этого, еще молодого, но совершенно изсохшаго парня. Ходить он не мог, и выполз из юрты на четвереньках; руки и ноги его были точно палки, обтянуты кожей, а глаза распухшие. Это был живой скелет. Одни детишки только не унывали,— эти полуголые грязные дикари, с ног до головы вывалявшиеся в пепле. Ночью холод заставлял их, видимо, лезть чуть не в самый огонь; прикрыться же им было не чем. Мальчишка постарше, лет около пяти, собирал щепки на растопку и бегал с чайником к речке за водой. Голодныя собаченки едва только тявкали...
Мы дали им все, что было с нами в то время, а на другой день отправили к ним транспорт с запасом на неделю. Спустя несколько дней, с севера прошли мимо нас тунгусы на белых оленях,— и тогда мы перестали бояться за голодающих. Бедное — вымирающее племя!..
Мне вспомнился один эпизод из быта полуобруселых тунгусов. Это было в 1897 году, когда мы жили у речки Пыловки (верстах в 25–ти к западу от Листвяничнаго), на заимке тунгуса. Старик со своею старухой поселился здесь лет двадцать тому назад; занимался охотою на медведя, изюбря, кабана, а жена его — сбором ягод: брусники, смородины и кедровых орехов. Старик слыл богатым. С ними жила девушка–приемыш, Дуня, лет пятнадцати. Ходила Дуня в мужском костюме: синие штаны, красная рубашка и картуз, под который подобрана была жиденькая коса. Тонкий, нежный голос и то, что Дуня избегала наших рабочих, заставили нас усомниться в том, что это парнишка, хотя Дуня отлично стреляла из ружья и всегда сопутствовала своему отцу на охоту. Она исполняли все работы, которыя приходились у дома; пилила с отцом и колола дрова, ухаживала за лошадьми и коровами, косила и убирала сено, гребла на лодке, ставила сети, починяла их... Кроме того Дуня хорошо играла на балалайке и мечтала о гармонике. Нисколько не жеманясь, сыграла и спела она нам однажды «Березу» под аккомпанемент гитары и несколько других песен. Увидя гитару, Дуня так и впилась в нее глазами и, когда ей дали поучиться на ней, она убежала с ней к себе в избу как с драгоценностью... Худенькая, физически неразвитая и, как видно было, заваленная непосильной работой, Дуня, в сущности, была еще дичок.
Между тем от стариков мы узнали, что они давно уже прочили ее за какого–то парня из с. Лиственичнаго, и что уже на днях, с прибытием его на сенокос, должен был состояться окончательный торг, в силу котораго Дуня должна была перейти к нему в собственность... Мы сначала не верили этому, но вот, в один прекрасный день одна из лодок, следовавших из Лиственичнаго на соседний покос, высадила у заимки парня в красной рубахе, а в тот же вечер старик и старуха были мертвецки пьяны. Пьяны они были и на другой день, в особенности сама старуха. Парень же не отставал от Дуни и лез к ней с ласками, от которых к Дуня увертывалась с руганью. Присутствие наших рабочих, видимо, стесняло парня,— Дуне же давало больше смелости...
На третий день по приезде парня, мы с утра уже сняли лагерь и собрались переезжать на пароходе на новое место. В суматохе мы потеряли из виду их обоих, но, вот, перед тем, как нам садиться на шлюпки, оба они выбегают из–за избы и Дуня со слезами на глазах, что есть силы плюет ему прямо в глаза... Всеобщий хохот среди рабочих, а шлюпки спешно отваливают, оставляя за собою эту отвратительную сцену.
Источник: Восточное обозрение № 141, 27 июня 1901 г.
