Глава IV

Соболь и соболиный промысел

Б. Соболиный промысел

1. Обстановка и условия промысла

Соболиный промысел по северо–восточному берегу озера Байкала — в «Подлемории», разведан крестьянами русских деревень, раскинутых по долине реки Баргузина, сравнительно недавно, лет 40–50 тому назад. К этому времени относятся первые заходы артелей русских соболевщиков в протянувшийся вдоль берега Байкала Подлеморский промысловый район, резко ограниченный с запада громадным пространством озера–«моря», а с востока трудно проходимым скалистым гребнем Баргузинского хребта.

В этом участке прибайкальской тайги издавна кочевали бродячие тунгусы Подлеморско–Шемагирского и Киндигирского родов, и весь обширный район находился в пользовании этих племен, добывавших себе охотничьим промыслом все необходимое для существования. Эпидемия черной оспы в средине прошлого столетия и постепенное вымирание тунгусов значительно сократили численность этих туземцев и привели к несоответствию территории промыслового района с незначительным числом охотников–тунгусов. Отдельные семьи, пользуясь определенными промысловыми участками, обычно долинами рек, не имели возможности вследствие своей малочисленности полностью использовать свое право и начали допускать к промыслу русских охотников, которые «вкупались», т.е. уплачивали тунгусам арендную плату за право охоты в известной реке⁶³⁾.

Арендная плата, уплачиваемая русскими соболевщиками, не превышала первоначально 5 руб. с человека и часто заменялась привезенными товарами и, главным образом, водкой.

В дальнейшем зверопромысловые пади рек, по примеру рыболовных участков, начали отдаваться тунгусами в аренду местным купцам, от себя уже пускавшим промышлять охотников «из доли», т.е. на определенных условиях разделения с «хозяином» всей добычи. В девяностых годах прошлого столетия Подлеморские соболиные речки сдавались в аренду в пользу тунгусов местными правительственными органами, и этот порядок эксплоатации сохранился до 1912 г., времени издания закона о трехлетнем запрете охоты на соболя. Соболиные речки арендовались Баргузинскими купцами А.X. Новомейским, М.М. Лазовским, Б.Д. Сиротиным, С.М. Рабиновичем, М.И. Рейхбаумом и др.

В течение почти двух десятилетий выработалась определенная практика эксплоатации арендуемых соболиных речек наемным трудом.

Состав лиц, арендующих реки, и состав охотников мало менялся — мы видим в течение ряда лет небольшую группу купцов, являющихся хозяевами заарендованных рек, и имеем соболевщиков русских деревень, которые ходят промышлять соболя «от хозяина»⁶⁴⁾.

В последнее время, арендаторы речек обычно нанимали охотников–промышленников из «половины». Вся добыча соболя, пришедшаяся на артель промышленников, представлялась «хозяину», который, определяя стоимость, выдавал артели соответствующую условию часть, т.е. половину. По сведениям местных людей, в начале аренды «подлеморских речек» купцы отправляли охотников промышлять и из четвертого, и третьего рубля, т.е. на долю промышленника приходилось ³/₄ или ²/₃ стоимости добычи. Вырученные артелью деньги делились поровну по числу членов артели.

Кроме того, арендаторы принимали на себя расходы, связанные с снаряжением на промысел.

Наличными деньгами купцы почти никогда не платили, а выдавали охотникам «товары» по произвольной оценке, естественно, что при расчетах с членами артели удерживались долги каждого промышленника, образовавшиеся, главным образом, от «забора» разных припасов для оставшейся семьи и от приобретения «под промысел» (в счет будущих соболей) необходимого для долгого захода в тайгу снаряжения и провианта; при величине долга, не покрытого очередной сдачей добычи, расчет переносился на будущий год, и охотник попадал силою обстоятельств в постоянные работники к скупщику. Летом, во время полевых работ, когда нет промысла соболя, промышленники должны были «отрабатывать» числящиеся за ними долги, возя хозяину «тягость» (разные товары), работая на неводах, кося сено и т.п. Баргузинские соболевщики в массе добросовестно относятся к долгу и принятые на себя обязательства считают необходимым строго исполнять. «Нанялся — продался» — ходовая пословица местного населения,— этого же аргумента придерживались и местные купцы, вселяя в своем «половинщике» сознание необходимости сдавать всю добычу ему, «хозяину», а не на сторону. Темнота местного, большей частью неграмотного населения, давала еще более благодарную почву для обирания промышленников.

За несколько последних лет промысла, с поднятием цен на соболя, стройность установившейся системы взаимоотношения «хозяина» и «половинщика» несколько нарушилась. Дело в том, что в Подлеморье кроме тех соболей, которые добывались снаряженными скупщиками артелями, добывались соболи, правда, в незначительном количестве, Подлеморскими тунгусами, промышляющими «от себя»; скупить этих соболей по дешевой цене у обезумевшего от поднесенной водки тунгуса хозяину выгодно; есть расчет скупить соболей и у «чужих половинщиков», заплатив охотникам «полную» цену. Для проведения этого приема, т.е. чтобы скупить соболя на месте промысла, в тайге, почти каждый скупщик обзавелся агентом по скупке драгоценных шкурок. Тот же промышленник снабжался бочками водки, разными товарами и солидными суммами денег и отправлялся выполнять возложенную на него миссию, прекрасно зная каждое зимовье, каждого соболевщика. Сам «хозяин» не пойдет в лес на лыжах разыскивать по следам соболевщиков, не купит соболя в лесу, у костра промышленника, скупщик же из охотников, сам удалой соболевщик, знающий тайгу, купит соболя «у кулемки».

Но скупщики эти из самих соболевщиков, явились отчасти обоюдоострым орудием в руках местных купцов, так как кроме «чужих» соболей покупались и «свои». Промышленники, по их выражению, «догадались» и стали лучших соболей продавать скупщикам на месте промысла, мстя купцам за долгую беспросветную эксплоатацию своего тяжелого труда на промысле; хозяину же по возвращению с промысла представлялись только худшие экземпляры, все же лучшее было уже продано на месте.

Агенты Баргузинских купцов по скупке собольих шкурок прельщались главным образом не столько выгодностью предприятия, сколько неопределенною широтою дела: вина полные бочки, возы разного товара, крупные суммы выданных для покупки соболей денег, постоянно текущий открытый счет в лавке и проч. При расчете с купцом, выгодность работы исчезала и зачастую бессовестно обобранный промышленник, честно сдавший купцу драгоценные шкурки по ценам, им самим уплоченным, чистосердечно вопрошал: «пошто я не накинул тебе на каждого соболя хоть по красненькой: мне бы больше пришлось». Промышленник неграмотен, верит на слово, а у купца все записано, все подведено и выходит, что охотнику ничего не следует, а то еще и с него причитается получить.

Только немногие Баргузинские соболевщики, вошедшие в описанную «комбинацию» с местными купцами, «попользовались» и скопили себе копеечку.

Пробовали местные соболевщики в складчину принимать участие в торгах по сдаче Подлеморских рек в аренду, но не могли осилить купцов и покорились, не находя выхода. К торгам Баргузинским купцам не было расчета подпускать никого со стороны, да и трудно новому человеку сразу постигнуть всю тонкость дела и состязаться с долгим опытом и знанием по имени каждого охотника, со знанием психологии каждого соболевщика: этого можно взять «обхождением», этого — водочкой, этого — что покрепче,— исподволь — словом, с той прочно пустившей корни системой эксплоатации местного населения небольшой группой местных купцов, которую мы видели в Баргузинском уезде. Существовало у местных крупных скупщиков соглашение, что покупать соболей можно только «своих», т.е. от своих «половинщиков», и не согласившийся на предложенную за соболя цену охотник, придя к другому купцу (уже предупрежденному о назначении — «хозяином» цены), встречал или отказ, или предложение более низкой цены; по возвращении с неудачных поисков сбыта, соболевщик получал уже от хозяина меньшую цену, что на будущее время уже отбивало охоту пытаться сдать шкуру на сторону. Следует добавить, что соглашение это продержалось не долго, так как жажда наживы пересилила скоро строгое соблюдение принятого решения. Приезжих пушнинников в Баргузине почти не наблюдалось; рассказывают только об отдельных случаях приезда скупщиков соболей.

Цена «подлеморского соболя»⁶⁵⁾ значительно поднялась лет 10 тому назад до запрета и установилась прочно, мало колеблясь. Промышленники говорят, что купцы долго таили настоящую цену и, платя охотникам не свыше 200 рублей за лучшую шкурку, продавали соболей по высоким ценам и имели колоссальный доход; возможно, что это так. Местный соболевщик не знает рыночных цен и только соревнование Баргузинских скупщиков подняло цену промысла.

В тайники местной торговли пушниной трудно проникнуть, так как дело велось часто вовсе без книг, поэтому учесть доходность от скупки соболей, извлекаемую местными купцами, предоставляется возможным лишь в общих чертах и скорей приходится основываться на непосредственном впечатлении значительной выгодности дела, чем на точных цифрах расхода и прихода, так как, повторяю, местные скупщики соболей, в значительной мере вели дело «по старине». О выгодности «половины», которую удерживает «хозяин» при расчетах с артелью, свидетельствует быстрое возникновение крупных состояний у Баргузинских купцов, о невыгодности же при таком ходе промысла условий, на которых принужден итти к скупщику местный промышленник, определенно говорит почти поголовная задолженность охотников и полное отсутствие разбогатевших от промысла соболевщиков.

Промышленник получает от «хозяина» все необходимое, чтобы просуществовать в тайге на промысле в течение осени и зимы, получает запас провизии («харчи»), одежду и огнестрельные припасы (ружье охотник имеет собственное).

Ниже будет приведена подробная выписка всего того, что охотник берет с собою, отправляясь на промысел.

Размер выдаваемого «половинщику» снаряжения колеблется — один «хозяин» дает больше, другой — меньше; славящегося своим искусством соболевщика стараются переманить на свою сторону. Не постоит хозяин в отдельных случаях и отступит от выработанной нормы отпускаемых припасов: и собаку достанет где–нибудь «кортом», т.е. заарендует на время промысла⁶⁶⁾, и капканов, и обмет даст, отпустит и водки ¹/₄, ведра на брата; выданные сверх положения товары запишутся за промышленником, лягут бременем на охотника и будут зачтены при расчете.

Сезоны промысла распадаются на две неравные по продолжительности части, по местному «операции». Первая «операция» начинается с конца сентября, с «покрова дня», и продолжается до «заговенья» (14 ноября), вторая — до конца зимы. В связи с этим и «половинщики» записываются промышлять на одну первую, или вторую, или на обе «операции». Редкий охотник промышляет весь срок промысла без перерыва, не выходя из тайги,— надо и в деревню «по домашности» наведаться и отдохнуть от тяжелого труда.

За последние годы промысла «хозяева», арендаторы соболиных речек Подлеморья, отправляли артели своих «половинщиков» на пароходе или на катере Байкальского Товарищества Пароходства. Оригинальное зрелище представлял тогда пароход (предпоследний рейс во второй половине сентября), нагруженный охотниками: повсюду видны лишь собаки, ружья, лыжи, топоры и пр. Пароход подходил к устьям некоторых рек и артели промышленников в шлюпке выгружались на дикий берег тайги, где и располагались.

Ходили Баргузинские соболевщики и на лодках из с. Усть–Баргузина по Байкалу, кругом полуострова Святого Носа, и подолгу приходилось охотникам, прижатым к берегу осенними бурями, выжидать затишья взбунтовавшегося моря. По сто–двести верст по морю охотники шли на веслах, изредка лишь, при попутном слабом ветре, выкидывали парус, отдыхая от долгой гребли. Плохо приходилось промышленникам, когда подымались волны, а на берег нельзя было высадиться — отвесные утесы, стенами спускающиеся к морю, не давали приюта лодке⁶⁷⁾.

В северную часть района артели соболевщиков заходили промышлять через гребень Баргузинского хребта, харч и другие снаряжения завозились вьючно на лошадях, нанимаемых у бурят Баргузинской степи по 3 руб. за заезд; охотники заходили в Подлеморье, поднимаясь по тропе по Улюнной реке, впадающей в реку Баргузин, и переваливали в реку Топу приток р. Томпы (Томпуды), сбегающей с конца Баргузинского хребта в Байкал. Ходили Баргузинские соболевщики и пешком, неся на себе, на плечах все необходимое для промысла снаряжение; по распадкам некоторых рек, сбегающих в Баргузин, промышленники поднимались к гребню хребта и перебирались в Подлеморье, но пешком ходили охотники мало и редко: много на себе унести трудно, самому удалому больше 2¹/₂ пудов не затащить, и снег на хребте выпадает рано, бывают горные и снежные обвалы, устрашающие соболевщиков после случая гибели товарищей, пробираться через горные проходы на Подлеморскую сторону.

Баргузинский соболевщик, собравшись на промысел, запасается снаряжением и припасами для долгой жизни в дикой тайге, где достать что–нибудь, в случае недостатка, затруднительно, а то и вовсе невозможно: нужно надеяться только на самого себя, на свои силы.

Привожу выписку «харча», берущегося одним промышленником для осени и зимы, т.е. для 5 месяцев промысла с октября по март. Размеры запасов провианта, конечно, колеблются в зависимости от продолжительности срока промысла, на который собрался соболевщик, а также часто зависят от «щедрости» хозяина. Хлеба берется по расчету не более 2–х пудов в месяц на человека, личный вкус охотника тоже может и изменить количество одного припаса за счет другого.

Хлеба черного (печеный в ковригах)	6 пуд.
Хлеба белого (печеный в ковригах)	2 пуд.
Сухарей черных	2 пуд.
Мяса (скотское, мороженое)	4–5 пуд.
Масла коровьего	10 фун.
Чаю кирпичного	3–4 кирп.
Чаю байхового	1–2 фун.
Сахару	5 фун.
Арушня (сушеный творог)	15–20 фун.
Соли	5 фун.
Луку	2 фун.
Водки	1/4 вед.

Общий вес около 15 пудов, на сумму около 45 рублей.

Курящие берут табаку 3–6 фун. (дешевая махорка) и спички (2–3 пачки), огниво, кремень, трут и кисет, трубку или курительную бумагу.

Для прокормления собаки, которая кормится не более одного раза в сутки, промышленник запасает один пуд рыбьих костей и ¹/₂ пуда ржаной муки.

Одежда Баргузинского соболевщика на промысле состоит из суконной «шанельки», таких же брюк, которые у щиколодки завязываются узкой полоской кромки сукна или веревочкой поверх обуток, чтобы не попадал снег; на голове носится суконная на меху шапка–татарка⁶⁸⁾. С осени, когда бывают оттепели и промышленнику подолгу не приходится проводить ночи в лесу, «шанельку» заменяет «куртик»⁶⁹⁾, короткий, суконный же, пиджак, почти европейского покроя. На одежде Баргузинского промышленника, выработанной долгим опытом, считаю нужным ближе остановиться. «Шанелька» шьется дома из белого или серого плотного грубого сукна⁷⁰⁾, подкладка делается из дешевой тонкой бумазеи и подшивается только «под стан», длина одежды немного не доходит до колен, ширина рассчитывается таким образом, чтобы «шанелька» целиком закрывала спящего у костра охотника, единственную пуговицу часто заменяют завязки, на груди пришиваются гнезда для патронов; разложенная «шанелька» представляет собою почти правильный полукруг; подпоясывается соболевщик тесмяным кушаком, в два обхвата, завязывает кушак спереди и заправляет концы пояса за спину. Изредка у «лебезного»⁷¹⁾ промышленника можно увидеть безрукавку из собачьего меха, которая одевается под шанельку во время сильных морозов, когда охотник караулит соболя, сидя в обмете. Обувается с осени промышленник в «чирки» — мягкие без каблуков легкие кожаные шитые головки⁷²⁾, к которым пришиваются короткие, в четверть длины, кожаные, суконные или брезентовые голенища; укрепляются «чирки» на ноге «оборкой»,— ремешком, стягивающимся на ушках у щиколодки. Носят местные соболевщики, иногда предпочитая чиркам, и «олочи» — легкие короткие обутки из сыромятной кожи, тщательно шитые жилой; достают «олочи» промышленники у «заморских» бурят, приходящих в Подлеморье рыбачить, по цене рубля 2 за пару. В чирки и в олочи для мягкости кладут стельки из травы или из тонкого войлока (кошмы). Портянки промышленники накручивают на ногу редко, предпочитая толстые шерстяные чулки. Зимой, когда промышляют на лыжах, всякий соболевщик старается раздобыться «уледями». «Уледи» искусно шьют тунгуски из оленьих «камасов»⁷³⁾; эта специальная для лыж обувь шьется жилами мехом наружу, так что ворс шерсти лежит вперед, к носку; на пару этих обуток идет четыре оленьих камаса, цена пары «уледей» — три рубля, срок службы — одна, две зимы. Обуваются уледи на 2 пары чулок и заправляются под брюки, плотно завязывающиеся у ноги. Шею охотник повязывает шарфом или ситцевым платком, чтобы меньше попадало за ворот снегу, тот же платок с успехом заменяет по утрам соболевщику полотенце. Рукавицы составляются из двух частей: внутренние шерстяные вязаные варежки и верхние из изюбриной дымленой кожи «верхонки». В таких рукавицах руки и у ямщиков мало зябнут. К верхонкам пришиваются петли для развешивания для просушки. Овчинную шубу, «яманью»⁷⁴⁾ или собачью доху соболевщики в лес с собой не берут — на ходу на работе промышленнику и в «шанельке» не холодно, чуть же остановится охотник, его обогреет костер; промышленник всегда предпочтет занести на юрту лишний запас хлеба, чем тащить шубу, которая остается в зимовье, у моря (Байкала) для возвращения с промысла на конях, по санному пути, по Байкалу.

Запасы одежды и стоимость ее показаны в следующем списке:

«Шанелька» и брюки	6–10 р.
«Куртик»	4–5 р.
Шапка–татарка	1 р. 50 к.
2 пары чирков	3 р.
1 пара уледей	3 р.
2 пары варежек	1 р.
1 пара верхонок	1 р. 20 к.–1 р. 50 к.
3 пары чулок	3 р.
Всего на сумму около 25 р.

В списке одежды не приведены запасы белья, так как снаряжение на промысел не требует особых расходов в этой области; промышленник обходится своим имеющимся бельем, которого, уходя соболевать в Подлеморье, берет пары три. Не забудет соболевщик взять с собою и сумочку с принадлежностями для починки одежды (куски сукна для заплат, куски кожи, нитки, иголки, шило), захватит и брусок, и подпилок, и пакли, и жиру для чистки ружья, и кусок проволоки, и кусок мыла и т.п. мелочь из своего хозяйства.

Ружья Баргузинских промышленников, как наблюдается и в других промысловых районах, разнообразны, разнокалиберны, дешевы и скверны; но, кормясь ружьем, охотник вполне познал его и приспособился к своему оружию. В ходу и шомпольные малокалиберные пистонные винтовки с диаметром канала ствола в горошину, шомпольные одноствольные дробовики и четырех–линейные «берданы» и дробовики центрального боя с затвором Бердана; последние, калибров 32, 28 и 20, постепенно начинают вытеснять шомпольные винтовки и дробовики. Кремневые ружья сохранились лишь у бурят, промышляющих весной по Байкалу «нерпу»⁷⁵⁾, у русских же промышленников и тунгусов мне приходилось постоянно видеть 4–х линейные «берданы» и одноствольные дробовики центрального боя.

Изредка можно у тунгусов и русских увидеть «американку» — интересную винтовку под русский патрон берданки, на стволе надпись русскими буквами: «Кольтовский оружейный завод г. Гартфорд. Америка N –», затвор откидной вверх, за которым расположен ударник, винтовка с эжектором, заставляющим промышленника ловить выбрасываемую гильзу; «американки» ценятся местными охотниками за свою долговечность и меткость. Двухствольных ружей местные промышленники не имеют; у некоторых счастливцев можно найти нашу военную пятизарядку, укороченного образца, попавшую сюда после японской компании и употребляемую для охоты на изюбря и медведя (головка никелевой пули слегка распиливается).

Обращаются со своими неказистыми на вид ружьями промышленники умело и аккуратно, особенно тунгусы,— чистят, смазывают машинным маслом или тарбаганьим жиром.

Соболевщикам не приходится стрелять драгоценного зверька дальше 30–40 шагов: загнанный собакой на дерево соболь редко затаивается на вершине дерева, а обычно сидит в пол дерева и ниже. Кроме пригонки заряда, выясняемого практикой, охотники, чтобы винтовка била «в пятно» и была бы «цельной как глаз», долго возятся с прицелом и мушкой, молотком, подпилком и бруском добиваясь от своего ружья возможной меткости. Занятен прием подпиливания дульного обреза ствола под углом к оси последнего для придания винтовке «цельности» в случаях, если «ничто не берет» и ствол «левит», «правит», высит или низит. К берданке промышленники пригоняют уменьшенный беличий заряд; казенной зарядки патроны, с обсаленными свинцовыми пулями, считаются лучшими «звериными заправами» (для изюбря, медведя). Конечно, пригнав «по пятну» «беличий» заряд, соболевщик, целясь в соболя или стреляя белку, соответственно заряду топит или выпускает в прорези прицела мушку; «звериными заправами» соболя стреляют лишь в крайних случаях — большая пуля сильного заряда порвет дорогую шкурку или, часто «обвысит».

Трудно сказать, чем больше бьют соболя, дробью или пулей, но у соболевщиков Подлеморья мы видим и дробовики и винтовки. Пуля беличьего заряда для «берданы» и для шомпольной винтовки льется круглая свинцовая, по калибру, пыжи в дробовой (исключительно медной) гильзе заменяет бумага или пакля, дробь для добывания соболя и белки берется не крупная, № 1–4 русской нумерации низких сортов. У каждого соболевщика имеется ружье берданка дробовик или шомпольная винтовка и сообразно с оружием запасы принадлежностей, гильзы, пулелейка и пр.

Патронташ (по местному русскому и тунгускому — «таранташ») делается из кожи или из сукна на прокладке из бересты, с суконными гнездами, для 20, 30 патронов с крышкой и носится на перевязи через плечо; при шомпольном ружье промышленник носит на перевязи «натруску» (пороховницу) и в отдельных мешочках из «нерпятины»⁷⁶⁾ пули или дробь, пистоны, паклю или бумагу и проч., мерочка делается из рога и болтается на ремешке, прикрепленном к перевязи; охотники ценят «натруску» якутской или монгольской работы с разными медными украшениями. Шомпол железный или деревянный лежит под стволом в длинном цевье. Промышленник зря не выпустит ни одного заряда, бережет «свинцы». Стреляют промышленники отлично, хотя всегда норовят «стрелить» не с руки, а с упора, и долго целятся. Приобретают охотники ружья в г. Баргузине у местных купцов, платя 12, 15 и более рублей; винтовок и патронов Бердана в свободной продаже не имеется, приобретаются «берданы» случайно по 15–40 рублей. Выписывались эти винтовки и волостями по приговорам сельских обществ. Служат ружья промышленникам бессрочно; расстреливается винтовка — охотник сменяет или продает ее товарищу, тот «наладит» и снова служит винтовка надолго, не беда, что казенник завинчен в ствол на коже или на тряпочке, и курок держится на бичевке и во время выстрела ружье «смолит бороду», зато «винтовка цельная — оборони бог, как глаз».

Для «белковья» промышленник всегда предпочитает мелкокалиберный (не крупнее 20 калибра) дробовик центрального боя, дающий лучший результат, чем винтовка. Трудно пулькой попадать каждый раз в притаившуюся в высоком лохматом кедре белку, из дробовика же промышленник по белке, а тем паче по драгоценному соболю «промашки» не даст.

Соболевщик, идя промышлять от хозяина из половины, получает огнестрельные припасы — «пороха и свинцы», как говорят Баргузинские промышленники. Ружье у каждого собственное; кроме того у большинства имеются капканы, обмет (сеть для добывания соболя), лыжи и пр. Хозяин дает своему половинщику фунта 2–3 пороху, дроби или свинца фунтов 10, 12 и несколько коробок пистонов 500–1000 шт. Капканов соболевщики берут по 5–10 штук на человека и 1 или 2 обмета на артель.

Из остального снаряжения промышленник берет с собою: лыжи, ангуру⁷⁷⁾, топор, нож, понягу⁷⁸⁾, один, два котелка, чашку (деревянную, точеную, китайской работы), поварежку для наливания из котла чаю и деревянную ложку. На артель соболевщиков берется одна железная печь и фунта 2 стеариновых свечей, а иногда и лампочка с запасом керосина.

В приведенном перечислении вспомогательного снаряжения следует остановиться на лыжах, ангуре, поняге и ноже,— необходимых предметах снаряжения на промысле Баргузинских соболевщиков.

Лыжи приготовляются преимущественно тунгусами и русские промышленники платят тунгусу за пару лыж от 5 до 8 руб. Строгаются лыжи особым стругом, большею частью из прямослойной без сучков доски елового дерева, но лучшие по гибкости и прочности добываются из осины. Прибайкальские тунгусы тщательно и довольно долго мастерят пару лыж, выбирая подходящую лесину и высушивая заготовленные доски. Тунгус строгает лыжу и все время прикидывает и ровняет, чтобы вышло ладно, чтобы нигде не было утолщений и ямин, чтобы лыжа равномерно гнулась, чтобы толщина лыжи от средины плавно сходила бы к концам — носку и пятке, чтобы вся поверхность лыжи соответствовала тяжести и росту охотника. Дельно выстроганная и рассчитанная верным глазом, лыжа не будет сильно тонуть в снегу, не будет сильно клевать носом, зарываясь и снег, а легко и плавно понесет соболевщика по снежной пелене. Приготовленную и выгнутую у костра (выгибается лыжа в носке, по средине и у пятки) на особой рамке, заостренную с концов доску сушат и, тщательно размерив расстояние, намечают и просверливают почти посредине длины лыжи четыре отверстия для «юкши» — ременной петли, в которую продевается нога.

Тем временем, из восьми вымоченных и выскобленных конских «камасов»⁷⁹⁾, по четыре на каждую лыжу, тунгуска искусно сшивает жилой «подволоку», направляя плотно лежащий блестящий ворс камасов в одну сторону. К доскам лыж уже приклеены столярным клеем⁸⁰⁾ вырезанные из бересты «подлозы» образующие посредине лыж места для ног; подлоз из бересты делается потому, что на бересту не налипает под ногою промышленника снег. «Подволока» (меховая, из «камасов», подклейка лыж) ровно накручивается на валик и раскатывается от носка, на который надевается сшитым концом, к пятке по лыже, покрытой густым равномерным слоем клея.

Следует заметить, что лучшим клеем для лыж считается «налимина» — густой клейкий навар из кожи и костей налима,— так как подклееная этим клеем «подволока» не размокает в сыром снегу, что бывает весною с лыжей, клееной столярным клеем.

Край «подволоки» загибается на верх, подрезается и образует по лыже кромку шириною в палец; далее лыжа, обжатая дощечками–скрепами, снова сушится; затем лыжа вновь помещается в рамку, где окончательно отстаивается, приобретая необходимые выгибы; в отверстия в «подлозе» насквозь через лыжу продеваются сыромятные ремни (выбирается старый, уже вытянутый, например из гужей хомута), натуго протягиваются более узкими концами в отверстия и укрепляются крест на крест деревянными костыльками к ремням самой петли, которая, также размеренная по ноге, замыкается деревянным с зарубкой «кляпушком». Весь лыжный ремень, обхватывающий ногу, по местному «юкша», никогда не соскакивает с ноги,— перекрещивающиеся «стрелки» крепко держат носок и шишечку «уледей», а самая петля плотно лежит на ноге выше пятки. Гладкий ворс «подволоки», упираясь короткими волосками плотной шерсти в снег, прекрасно держит охотника на крутяке,— на этих лыжах можно подыматься легко по наклону до 45°,— и вихрем мчит охотника, скользя по снегу, с горы. Размер лыжи для среднего роста промышленника: длина не более 2 арш., ширина — от 4¹/₂, 5 до 7 верш., наибольшая толщина посредине, под ногою, около ¹/₃ дюйма.

Тунгусские лыжи легки, гибки, прочны (по нескольку зим охотники ходят на одной и той же паре) и удобны.

Только на таких широких и коротких лыжах может охотник быстро передвигаться по горной дремучей тайге, круто поворачивать, лавируя между деревьями, взбираясь на горы и скатываясь вниз. Все лыжи узкие и длинные, без меховой подклейки, какие мы обычно видим у наших спортсменов, совершенно для промысла не пригодны и лучший ходок на беговых лыжах на первом же шаге отстанет от промышленника и зароется в глубоком снегу, поломав лыжи, тогда как охотник на своих «лодках» легко и скоро укатится по снежному пологу. Быстрота хода зависит от условий места и от выносливости промышленника, но верст 35 в недлинный зимний день соболевщик проходит легко.

Ходит промышленник не торопясь и почти всегда имеет на себе тяжелую ношу.

Необходимым дополнением лыж служит «ангура». Приготовляется этот посох из березового дерева; на конце, которым упираются в снег, прикрепляется «сачек»,— густо переплетенный ремешками; для руки «ангура» имеет выступ с перехватом, к верхнему концу часто прикрепляется железный крючек, которым охотник придерживается за деревья, за скалы, поднимаясь на крутые склоны. Длина ангуры часто достигает роста промышленника. «Ангурой» соболевщик и направляет свой ход и тормозит, катясь под гору и огребает снег. Тунгусы украшают «ангуры» резьбой, и внизу, где дерево ангуры несколько расширяется, имея в сечении прямоугольник (в верхней части сечение посоха — овал), иногда вставляют полоску кости из рога изюбря, на которой вырезается какой–нибудь тунгусский орнамент с изображением зверей.

Все, что необходимо иметь при себе на промысле, соболевщик носит на плечах, за спиною, в «поняге». «Поняга» представляет собою березовую доску четверти в три длины и шириною в четверть; на верхнем конце «поняги» вырезаются по сторонам два рожка, на один из которых задевается погон ружья, что не дает возможности ружью соскальзывать с плеча охотника. Доска имеет две плечевые кожаные лямки, часто соединяющиеся на груди перехватом, к поняге привязывается топор и 6–8 ремешками пришнуровывается поверх топора мешок с припасами, снизу прихватываемый «проходным» ремнем к верхнему концу «поняги» в особое кольцо или петлю. «Поняга» увязывается туго и тягость, привязанная к доске, равномерно распределяется по всей спине промышленника. Этот простой, возможно тунгусского или якутского происхождения, инструмент удобен, легок и практичен. Неудобно нести на спине в «альпийском» мешке, например, части добытого зверя (изюбря, лося) — кости врезываются в спину и давят, трудно и топор приладить; в «поняге» же можно унести все. Соболевщик может увязать все необходимое в «понягу» для совершенно самостоятельной жизни в тайге дней на 20, 30, т.е. всего около 2¹/₂ пудов и, неся на себе харч и проч., может далеко зайти промышлять. В Подлеморье, от берега Байкала в тайгу, по падям рек, все запасы для промысла носятся почти исключительно в «понягах».

Изредка соболевщик тащит за собою «нарты» — легкие, в ширину лыжного следа, на высоких (вершков в 5) копыльях саночки, в которые впрягает иногда для помощи и свою собаку.

Привязываются «нарты» к выравненным ремням той же «поняги» и для того, чтобы не накатывались санки на ноги, прилаживается с одной стороны (к левой руке охотника) оглобля — палка. Но «нартами» соболевщики пользуются по сравнительно ровным местам, при заходах в лес по проложенному уже следу, промышляя же соболя, охотник носит необходимые припасы всегда в «поняге», за спиною.

Ножи часто приготовляются из рашпиля или покупаются «базарской» работы и обтачиваются; черенок ножа делается часто из березового «свала» (нароста) и заливается оловом, чтобы нож крепче держался и чтобы черенок не раскалывался; ножны делаются из дерева или шьются из бересты. Длиною нож обыкновенно бывает не больше 5 вершков и точится только с одной стороны, имея с другой обух. Носится нож на поясе у бедра, часто соболевщики носят ножи с правой стороны и привязывают ножны, по–тунгусски, к ноге, чтобы нож не болтался и можно было бы вынуть нож одной рукой, не придерживая ножны.

На месте промысла, в лесу по падям рек, охотниками соболевщиками издавна построены зимовья, юрты и балаганы. Обычно эти жилища располагаются следующим образом: на берегу Байкала («у моря») близ устья реки стоит «зимовье» (рис. 28) — небольшой, низкий, сложенный на мхе сруб, с плоской, засыпанной песком крышей; 2, 3 окна, часто без рам (¹/₂ арш. Х ¹/₄ арш.), бывают застеклены, но чаще затягиваются холстом или же затыкаются вовсе, изредка стекло заменяет кусок льда; дверь, ведущая непосредственно на двор, прилаживается обычно, при отсутствии железных, на кожаных или крученых из березовых веток петлях и снабжается веревочной или деревянной ручкой. Внутри зимовья вдоль стен устроены нары, часто можно найти в зимовье стол, в углу или посредине постройки стоит железная небольшая переносная печь с железной же круглой трубой, пропущенной через потолок наружу. Печь, длиною в аршин и шириною и высотой ¹/₂ арш. (из листового железа), быстро накаляется до красна и согревает помещение. В зимовье становится жарко, как в бане, но через час–два печь стынет и в зимовье уже гуляет мороз. На этой же печке охотник варит себе пищу, но иногда еда приготовляется на дворе у зимовья, на костре, в специально устроенном помещении («поварня»). В зимовье в стены вбиты деревянные спицы и прилажены полки, к потолку прикреплены жерди для просушки одежды и обуви, нередко в углу висит образ. Освещается зимовье экономно свечкой, иногда керосиновой лампой–коптилкой. Пола в зимовье часто не бывает, и его заменяет голая земля. Обычно размеры зимовья: длина арш. 6, такая же ширина и высота арш. 2¹/₂. Попадаются зимовья и больших размеров. Изредка, вместо железной печки,— в углу зимовья промышленники складывают на глине из камня–плитняка очаг «светец», но железная печка считается удобней и предпочитается. Рядом с «промышленным зимовьем» расположен «лабаз», для складывания провианта и разного имущества артели.

Зимовье у моря служит главным жилищем, где располагается прибывшая соболевать артель охотников, здесь промышленники отдыхают и отсюда берутся сложенные на лабазе припасы.

Дальше, вверх по падям рек и по большим ключам построены юрты (рис. 27) и балаганы; последние (балаганы) встречаются реже. Место для жилища промышленников выбирается ровное, сухое, «дровяное», у реки или ключа, в устье какого–нибудь притока реки или в «разбое»⁸¹⁾; почти всегда можно найти в «щеках» (место, где образующие падь горы сходятся, образуя ворота), юрту, балаган, а то и зимовье соболевщиков. По реке Сосновке, напр., «в разбое» построено зимовье, по р. Шангнанды на правом берегу у ключа Панонгды срублено просторное зимовье, «поварня», и даже построена небольшая черная банька с каменкой.

Нужды нет, что у промышленника нет пилы, нет ни одного гвоздя,— ловкие руки, вооруженные лишь топором живо смастерят и наладят все, что надо: здесь охотник забьет колышек, здесь сделает зарубку, там приладит перекладинку и т.д.,— глядишь, и дверь ловко ходит на петлях из прутьев, и полка в углу ладно пристроена, и окно мастерски застеклено из кусочков стекла. Постройка юрты двумя–тремя удалыми промышленниками занимает не более одного дня времени. Выбрав «подходящее» место, охотники нарубают 3–4 аршинные кряжи, раскалывают их тут же вырубленным клином на доски и, набрав таким образом достаточное количество материала, строят свое жилище; сперва ставится конусом и укрепляется в землю несколько 3–вершковых жердей, скрепленных вверху соединением в развилину, затем к получившемуся остову кругом приставляются на поперечинах, чтобы не завалились, наколотые доски и плахи, не доходящие немного до вершины конуса, отверстия и щели «по малости» затыкаются мхом и ветвями. С одной стороны в юрте дверь — две 1¹/₂ арш. доски, сшитые березовыми прутьями. Внутри юрты вдоль стены из веток пихты на мерзлую землю настилаются койки, отделенные от середины, где постоянно горит костер, укрепленными на колышках жердями, чтобы спящий охотник не скатился к огню; подушку с успехом заменяет полено. Над костром вешается на «тагане»⁸²⁾ котелок. Дым от огня вытягивается в отверстие — «дымник» — вверху юрты. В доски, образующие стены, вбиты спицы для развешивания для просушки рукавиц, чулков и проч. Размер юрты — диаметр основания конуса — аршина 4–5, при такой же высоте. По стенам юрт наставлены года и «клейма»; промышленники в большинстве неграмотны, но свои инициалы умеет поставить каждый. Зимой юрта покрыта толстым слоем снега. Пролезать в юрту приходится согнувшись, а чаще и ползком. Забравшись в снежный конус, стоять решительно невозможно, приходится сидеть или лежать.

У юрты на высоте роста устраивается для склада припасов «лабаз» — перекладина между двух деревьев или «погост» на сошках. Для собаки из хвойных веток делается гнездо; из толстого полена выдалбливается корыто, где нагретой водой распариваются мерзлые сухари и рыбьи кости, которыми кормят собак. Деревянная лопата служит для разгребания снега. Балаган строится также мало фундаментально, как и юрта, низкое четырехугольное здание срубом, с крышей на два ската, с отверстием посредине крыши, в которое вылетают искры и вытягивается дым костра. В юртах дым вытягивается лучше, чем в балаганах, где дым часто щиплет глаза и «давит» охотника, поэтому юрт в Подлеморье настроено больше, чем балаганов. Обычно и юрты, и балаган рассчитываются на 3–4 охотника, промышляющих в известном участке промысла; отстоят друг от друга эти жилища охотников в среднем на 5–10 верст. Балаганы и особенно юрты очень часто разрушаются медведем; соболевщики, кончая промысел, всегда оставляют юрту открытой, а иногда отваливают и доски в стене против двери, чтобы зашедший в юрту зверь имел свободный выход. Промышленники говорят, что медведь беда сердится, найдя в лесу жилье человека, и в озлоблении разметывает юрту, разбрасывает дрова, гребет золу от костра, рвет брошенные остатки одежды и проч. Мне часто случалось, идя по затесам на деревьях, оставленными соболевщиками для приметы пути, находить вместо юрты лишь поваленные доски; прилипшие к плахам клочки шерсти и следы когтей ясно показывали, кто здесь похозяйничал. В юрте можно найти брусок, правилки, на которых охотники сушили добытую шкуру, насторожки, старый котелок, «жигало»⁸³⁾, кусок столярного клею и т.п.

Все, что будет добыто на промысле, принадлежит всей артели и делится поровну между промышленниками; отдельные редкие случаи недобросовестности не нарушают этого прочно установившегося обычая.

Молодых охотников, пошедших промышлять «по первости», обучают приемам и всему своеобразному этикету соболиного промысла старшие опытные товарищи. Однако следует добавить, что «молоденькому» зачастую приходится нести наиболее трудную черную работу: старший, например, пихточку ломает и налаживает из мягких лап пихты койки, а молодой должен и дров нарубить в избытке, и воды принести, и снег разгрести, и больше других в понягу увязывать — все для науки. Старшие товарищи промышляют, а молодой подтаскивает им от моря харч и т.п.

Жизнь в глухой горной тайге, вера в «фарт» (фортуна, счастье, удача), толкование снов перед выходом на промысел, разные приметы и обычаи, а также близкая жизнь с тунгусами, наложили свой заметный отпечаток на психику Баргузинского соболевщика. «Промышленные» суеверны и придерживаются многих предрассудков.

Промысел дает бог. Чтобы умилостивить «хозяина», промышленные, наливая вино или чай, всегда сначала угощают (несколько капель считается достаточным) «лесного хозяина», брызгая напиток в огонь. Уверенно говорить об удаче промысла: «вот, пойду кулемник осматривать и соболя принесу» — нельзя: можно надолго «фарта» лишиться. Сны толкуют разно: попа видеть — к беде, бабу — к добру. Если промысел не спорится, то члены артели меняются, разбиваясь на несколько новых групп, для перемены фарта. Помогает для того же всемогущего «фарта» в баню сходить, выпить, к жене или к любезной съездить и т.п. Не все промышленные вполне верят в всесильность «фарта» (ежели «подфартит», то сразу добудешь). Но, однако, нельзя найти такого, кто не подчевал бы «хозяина», хотя бы и полушутя.

Мою долгую неудачу на промысле, охотники объясняли тем, что я как–то летом убил лебедя и, когда я старался доказать моим друзьям, что «фарт», может быть, вообще существует в жизни, но и «сам не плошай», все же переубедить моих приятелей было невозможно. «Вот ты говорил «фарта» нет, а это что»,— всегда говорили мои охотники, объясняя неудачу дня промысла. Отличный охотник, следопыт, уже старик, тунгус Иван Федорович Толбуконов, помню, меня наставлял перед промыслом: «А как бог даст промысел, добудешь соболя, придешь на юрту, отгреби немного угольев от костра, полей на них масла и, когда пойдет дым, подержи над ним соболя, чтобы скусно ему было». Тот же тунгус, как–то весной, на охоте на изюбрей, на заре, брызгал из чашки чай по четырем направлениям стран света. Видел я раз (р. Кабанья) у промысловой юрты изображение «лесного хозяина». На толстом кедре была очищена кора и грубыми зарубками топора были помечены глаза, нос, рот; под лицом «хозяина» была прилажена полка, куда клался сахар, хлеб и проч. угощения. Возможно, что этого «бога» смастерили степные тунгусы долины р. Баргузина, промышлявшие как–то на р. Кабаньей. Прибайкальские тунгусы тоже устраивают жертвенные места и ставят на них деревянных идолов; для удачи промысла шаманят и проч.

В горной тайге заблудиться труднее, чем в равнинной, где однообразность местности может закружить охотника, и соболевщики ориентируются по горам и ключам. Ключик бежит в речку, а речка в море (Байкал),— закон, которого не забывают соболевщики в Подлеморье. Зимой же, по белой тропе, охотнику указывает путь след. Но случается, что охотника «водит»,— и долго усталый соболевщик не может найти юрту. Туманы и мятели бывает подолгу скрывают направление пути промышленному, особенно по вершинам, при перевалах через хребет, где соболевщику приходится пробираться по кручам и по скалам в поисках выхода из окружающих его стен «чаши» в истоках реки.

Промысел соболя — «охотный», «зарный», как говорят местные соболевщики. Доля спортивности, свойственная вообще сибирскому крестьянину, устраивающему конские «беги», состязательную стрельбу, борьбу до тех пор, пока слабейший не коснется коленом земли, и проч., почти неизбежно вносится и в соболиный промысел, где развернуться удали охотника перед товарищами открывается широкая возможность: пуститься во всю на лыжах с крутяка в версту длиной, больше и скорее других «затащить» припасов на юрту; быть удалей, удачливее («фартовее») товарищей по артели — стремится почти каждый.

Контингент соболевщиков, промышляющих в Подлеморье, слагается преимущественно из русских крестьян поселений долины р. Баргузина, небольшую часть промышленников составляют тунгусы. Общий уровень мастерства добывать драгоценную шкурку довольно высок, но встречаются, конечно, и неспособные к промыслу охотники, бестолковые, ленивые. Как–то случайно попал в Подлеморье «енисеец» и, бедняга, никак не мог научиться ходить по кручам на лыжах, хотя до выхода в тайгу хвастался своим искусством промышлять, но когда пришлось «поравняться», то оказалось, что «енисеец» — не «натуральный промышленный». Промышлял он долго и упорно, кулемки рубил «страшные», и под конец зимы добыл таки соболя, натерпевшись много беды на чужбине. Конечно, этот отдельный случай не может служить материалом для сравнения мастерства соболевщиков из разных местностей, но все же показывает существенную разницу условий промысла, носящего, сообразно с местностью, национальностью и составом промышленных, свои характерные особенности, свои типичные приемы и обычаи.

Пути сообщения Подлеморья с Баргузинской долиной ограничиваются одной тропой, переваливающей через хребет по р. Топо в р. Улюнную, впадающую в р. Баргузин, и разведанными промышленниками немногими проходами через хребет.

Соболевщики проходят в Подлеморье, пользуясь следующими перевалами:

I.	В р. Б. Чивыркуй — по рр. Банной, Гремячей и Нестерихе.
II.	В р. М. Черемшану — по р. Нестерихе.
III.	В р. Б. Черемшану — 1) по р. Улюн от селения Улюн (Баргузинская Дума), 2) по р. Ахе, 3) по р. Нестерихе.
IV.	В р. Сосновку — 1) по р. Ахе и 2) по р. Хахи(?).
V.	В р. Таркулик — по р. Курумкану.
VI.	В р. Большую — 1) по р. Курумкану, 2) по р. Шаманке.
VII.	В р. Кабанью — по р. Алла.
VIII.	В р. Томпуду — по р. Улюнной.

Проходы через гребень хребта отмечены только в те реки, которые берут начало или у самого водораздела или текут вдоль последнего (Томпа, Большая). Во все реки, вершины которых лежат ниже или, вернее, отстоят дальше от гребня главного водораздела, соболевщики заходят теми же (перечисленными) проходами. Чтобы попасть, например, в р. Давше, нужно сначала перевалить в р. Большую или р. Таркулик, откуда можно уже перебраться в Давше; то же можно сказать и относительно тех рек, которые, беря свое начало у гребня хребта, не имеют прохода в свою вершину, например,— р. Шангнанды; в эту реку соболевщики попадают через проход в р. Кабанью или через р. Согзиондон приток р. Томпуды.

Если представить себе два цирка вершин рек или ключей, разделенных крутым, доходящим до отвесной линии, каменным гребнем с россыпями, разломами и осыпями, по которым приходится карабкаться соболевщикам, то общий характер многих проходов через хребет из долины р. Баргузина к Байкалу будет приблизительно намечен. Часто ширина перевала не превышает нескольких аршин и перебраться через хребет можно только с помощью рук, ползком или с веревкой. Придя в «чашу» (местное название, указывающее характер вершин рек) реки, часто бывает сразу определенно виден единственно возможный путь, проходящий через разлом в хребте. Выветрившиеся горные породы (главным образом гранита) высятся столбами (по местному — «колокольни»), миновать которые охотник не может и должен перебраться именно только здесь. Но, правда, не все проходы имеют столь «убойный» рельеф. Удобен перевал в р. Б. Чивыркуй, М. Черемшану и Томпуду.

Зимой снег местами вовсе не держится на крутых склонах и, заваливая распадки, уплотняется постоянными ветрами; нависшие снежные карнизы, по местному «наивы», часто обрываются и образуют обвалы, сметающие со своего пути все; выносятся даже громадные камни россыпи. Всякий «наив» (или «навив») достигает своей определенной напряженности, после чего, нарушенный чем–либо, обрывается, и снежная лавина несется до ровного места или до преграждающего ей путь подъема; часто обвал останавливается уже внизу в пади реки.

Мне только раз самому пришлось видеть, уже в конце зимы, сравнительно небольшой обвал; но, по словам промышленников, сорвавшийся «наив» кладет могучие кедры и своим ветром даже гнет насаждения других склонов. В вершинах рек соболевщики, пробираясь по ущельям и прорезывая лыжным следом дно пади, нарушают нависший со склонов ущелья снег и бывает, что приходится охотникам отгребать друг друга из под обвала и поспешно уходить от опасных мест.

Промышленники перебираются через хребет без лыж, к ногам обычно привязываются особые железные подковы с шипами, по местному «базлуки». За неимением «базлуков», соболевщики пользуются деревянными трехгранными брусками, заранее заготовленными и привязываемыми поперек подошвы для лучшего упора на крутом склоне сбитого, как лед, вечного снега. Добравшись до места, где можно уже спускаться на лыжах, соболевщик отдыхает и пускается вниз, катясь полным ходом нередко по нескольку верст.

Зимой, с замерзанием Байкала, устанавливается сообщение с Подлеморьем по льду озера: со второй половины декабря и до середины апреля устанавливается санный путь по Байкалу; постоянной определенной дороги нет, так как мало проезжающих, и «пурга» заметает след, каждый сам себе прокладывает дорогу, изредка находя признаки проехавшего ранее, клочек сена, навоз и т.п.

По тайге же пролегли только «чумницы» — следы хода на лыжах охотников. В каждой пади от зимовья «у моря» вверх по реке к юртам, вследствие постоянного, в течении зимы, хода на лыжах за припасами, сложенными в лабазе у зимовья, «ходовые чумницы» гладко укатываются и служат единственным путем, скользя по которому можно наверняка добраться до приютившихся по юртам и балаганам на промысле соболевщиков. Обычно «чумница» представляет собою волнистый след лыж, «ходовая» же, постоянная, сильно утаптывается и в буграх между следами,— «хоть яйцо китай»,— любуются промышленные гладкой укатанной лыжницей. Бежит соболевщик к морю за харчем налегке «простой» и утаптывает чумницу: обратно с тяжелой понягой или нагруженными нартами легче будет «тащиться» к товарищам.

Добыть соболя вообще не легко,— я не говорю об исключительных случаях редкой удачи, а отмечаю общую трудность промысла, подразумевая обычные приемы и тяжелые условия жизни в лесу, в глухой горной тайге, где промышленному, кроме мастерства при добывании редкого, осторожного, хитрого зверя, требующего по себе и охотника, необходимо приходится преодолевать разные суровые местные условия, воюя с жесткой природой.

Все необходимое для промысла — провиант, снаряжение и проч. охотнику приходится нести в лес на себе, на плечах, проходя до места промысла десятки верст, без дорог, по заломам, ветровалу и по скалам. Зачастую, при недостатке запасов харча, промышленному приходится голодать; несчастен соболевщик, заболевший на промысле,— захваченная с собою в лес запасливым товарищем «хиня» не всегда поставит на ноги беднягу; лежащему в юрте больному приходится плохо, он является обузой для артели: ослабевшему надо нарубить дров, таскать воду для чая, заботиться о нем, а промысел не терпит — распределенная между членами артели работа нарушена захворавшим товарищем.

Бывали и случаи смерти на промысле в вершине р. Большой в 1910 г.; троих охотников, уже окончивших промысел и через хребет спешивших домой в родную деревню, завалило снежным обвалом, похоронив навеки под снежной лавиной. Чудом спасшаяся собака, найденная рукавица и сломанная лыжа являлись молчаливыми, но красноречивыми свидетелями драмы в горах. Предпринятые по распоряжению местного начальства поиски не привели к каким–либо результатам.

Об утомительности, о неизбежной на промысле грязи (белье месяцами не меняется), сопровождающейся появлением насекомых, о жизни по неделям под открытым небом «в отоге», у костра, среди снежных стен на морозе, я не говорю — это подразумевается, и вышедший соболевать охотник должен быть к этому подготовлен. Случалось, что побывавший на промысле охотник бросал соболевство, навсегда закаивался снова ходить в Подлеморье; не мало и таких, которым и до конца дней своих не научиться скатываться на лыжах с крутяков, не многим «глянется» мерзнуть, карауля обмет, таскать понягу и проч.

Трудность промысла отражается на здоровье соболевщика, очень мало промышленных старше 45 лет. От напряженной утомительной работы, в лишениях, организм скоро расшатывается, редкий охотник не страдает ревматизмом, у многих на ногах узловатое расширение вен, боль в спине, общее недомогание. В деревнях по Баргузинской долине много крепких, бодрых на вид, совершенно здоровых крестьян, уже оставивших промысел в Подлеморье, не под силу уже выносить трудность соболевства, отставать же от товарищей не охота и, скрепя сердце, приходится им пробавляться у дома «бельченкой», извозом, по «домашности».

Источник: Верхнеудинск–Ленинград, Издание Госплана БМАССР, 1926 г.