А.Д. Батурин

Глава IV

Соболь и соболиный промысел

2. Производство и техника промысла

Соболиный промысел начинается с выпадением снега, покрывающим землю белой пеленой, которая открывает соболевщику желанный след соболя. В среднем промысел начинается со второй половины, с конца сентября, в зависимости от времени выпадения снега; к Покрову (1 октября) обычно уже охотники успевают «затащиться» с запасами провианта, расположиться по юртам и приступают к розыскам, по свежей пороше, собольего следа. Глубина снега в это время начала промысла бывает не равномерна по Подлеморью; замечено, что в южной части района снег выпадает раньше, в северной позже; по падям рек, в верхней части реки уже бывает до полуаршина снега, тогда как в низовьях еще держится черная тропа. Случается, что пришедшая соболевать артель у моря дожидается снега, а по верховьям рек хищники уже «самогоном» добывают соболей, шкурка которых к началу октября становится пышной и почти не отличается от зимней.

Байкал, по которому осенью ходят темнозеленые волны и начинают уже появляться плавающие льдины, влияет на климат значительной части тайги. Охотники говорят, что до тех пор, пока море не станет, время стоит теплое, морозов крепких не бывает, выдаются туманы, тяжелые тучи постоянно скрывают солнце и лишают воздух его обычной прозрачности. Лес стоит немного запорошенный снегом, лиственница теряет свою пожелтевшую хвою, часто перепадающие снега покрывают опавшие листья берез и осин. Ягоды в покрове тронуты морозом и засыпаны мелким снегом, покрывшим застывшую землю пластом вершка в 3–4. По такому снегу уже пролегли от моря по падям тропки соболевщиков, расположившихся по юртам. В кедровниках, куда так тянет охотника, водятся белки, скрипят кедровки, растаскивая урожай орехов. Колодник, все скалы и слань еще «на голу», быстрые реки, плохо замерзающие и в лютые зимние морозы, пенясь и шумя, бегут темными струями в побелевших берегах.

Главное внимание промышленника привлекает, понятно, след драгоценного соболя, но, при случае, последит соболевщик и изюбря, и оленя. Редко бывает, чтобы промышленникам не пришлось добыть на зиму «зверину»,— мясо добытых зверей съедается, а шкуры идут на подстилку. Попутно добывается и белка, часть которой идет на наживу в ловушки на соболя. Но белки осенями в кедровниках бывает много, и обычно к концу промысла у артели соболевщиков набирается по нескольку сотен шкурок, которые также сдаются по выходе с промысла хозяину, снарядившему артель. «Горноков» (горностаев) и «хорьков» (колонков), в среднем, на артель соболевщиков добывается по десятку штук.

Перейдем теперь к самому промыслу и посмотрим, как добывают соболя.

Промышленный выходит из юрты, берет собаку на поводок и отправляется искать свежий соболий след.

Главный залог успешности осеннего промысла заключается в хороших качествах собаки, поэтому не лишнее будет сказать несколько слов о «соболевой собаке» Баргузинских промышленников. Порода собак не может быть точно определена уже потому, что никакой заботы о сохранении хороших качеств собак путем подбора производителей, или ведением вообще породы, охотник–промышленник не уделяет, как вопросу, по его мнению, маловажному. В большинстве случаев пригодность собаки к соболиному промыслу узнается уже в лесу, на месте промысла, хотя у некоторых промышленных и существуют разные приметы, гарантирующие будто бы хорошие качества собаки. Выдающаяся острая затылочная кость гребешком считается признаком общего ума, бойкости и способности собаки; широкая грудь и редко поставленные крутые ребра показывают выносливость и быстроту; поперечные полосы нёба неправильной формы,— «рваное нёбо» — признак злобности и смелости; способность «долго держать дух», для чего промышленный, пробуя собаку, зажимает ей нос и рот, является указанием хорошего тонкого чутья; разного цвета когти на одной лапе тоже хороший признак и т.п.; но множество примеров, когда собаки, выдающихся охотничьих качеств, не удовлетворяли почти ни одной из перечисленных примет, свидетельствует о значительной непрочности существующего взгляда местных охотников. Еще примета: собака, пошедшая за хорьком (колонком), пойдет и за соболем. Собаки различны по общему сложению, росту, окраске, густоте шерсти и т.п.; но все же можно заметить, что преобладают собаки так называемой «тунгусской родовы» (породы), черного или черного с подпалинами окраса, по виду ничем не отличаясь от собак севера России,— среднего роста, острушка лайка, способная, умная собака.

От хорошей соболевой собаки требуется, чтобы собака, найдя свежий соболий след (попадаются собаки, берущие след суточной давности) и ничем в сторону не отвлекаясь, с возможной быстротой и стремительностью преследовала бы соболя и, настигнув его и посадив на дерево (соболь, спасаясь от собаки по мелкому снегу, почти всегда заскакивает на дерево,— на этом и основан промысел), громким заливным лаем извещала бы об этом спешащего к ней хозяина; обладающие верхним чутьем собаки часто настигают соболя идя на перерез; опытные, уже не одну осень побывавшие в одном и том же месте промысла, собаки часто пользуются знанием местности и своим ходом как бы оттесняют соболя от «крепких» мест — каменных россыпей и зарослей кедрового сланца — и направляют зверька в более доступные «мягкие» места леса, обнаруживая иногда поразительное мастерство и сообразительность.

Найдя свежий след соболя, охотник спускает с поводка рвущуюся собаку. Как выпущенная из лука стрела, во всю силу стальных ног, кидается собака преследовать соболя. Промышленный спешит на громко раздающийся далеко по пади призывной яркий лай своего «Соболька»; надежда на удачу, близкая добыча высокоценного соболя помогают охотнику взбираться на кручи, пробираться через густые заросли, переправляться по пояс в ледяной воде через быстрые горные речки. Приблизившись к собаке, промышленный сбрасывает понягу, сдерживает свой азарт и начинает уже скрадом подходить к заветному кедру. Бывали случаи, что соболь, завидев охотника, соскакивал с дерева и, ловко миновав острые зубы собаки, скрывался в россыпи или в сплошной заросли кедровой слани, часто пересекающей насаждение. Привычный зоркий глаз соболевщика скользит по высокому лохматому кедру; едва чернеет драгоценная шкурка маленького зверька, ветви лесного великана почти целиком закрыли протянувшегося по суку соболя; злобно урчит зверек и своим голосом еще больше волнует охотника, наводящего с упора с ближайшего дерева свое жалкое ружьецо. Слабый, беличий заряд кончает напряженность момента: скользя между могучими ветвями и сбивая с них снежную пыль, легко и мягко падает соболь. Охотник и собака жадно кидаются на добычу — «бог дал промысел».

Промышленник устал, он чуть свет вышел с юрты и долго ходил по горам в поисках желанного следа. Он раскладывает костер у дерева и варит чай, натаивая над огнем в котелке снег; довольный удачей, он поглядывает на соболя, на своего друга–собаку, говоря ей ласковые слова и, оглядев окружающие белоснежные горы и сообразив по ним направление, спешит к товарищам поделиться радостью и удачей. Бодро шагает охотник к юрте. Темнеет. Осенний день короток. Впереди внизу шум ключа, на берегу которого стоит юрта, прерывают громкие удары топора: вернувшийся раньше других товарищ нарубает дрова на долгую холодную ночь.

Осенний промысел по мелкому снегу с собакой короток, к концу октября часто выпадает уже настолько глубокий снег, что собаке уже трудно преследовать соболя, почти всегда легко бегущего поверх снежного полога. С объявлением ежегодного открытия промысла с 15 октября, в Подлеморье осенний «самогон» еще более сократится и быть может, совсем сведется на нет.

Ко времени выпадения глубокого снега в половине ноября, охотник соболевщик, уже достаточно познакомившийся с районом промысла, начинает налаживать ловушки — «нарубать кулемник»; он знает уже места, где бегают соболя, а также имеет некоторое представление о числе соболей в данной местности. В течение долгой зимы кулемки все увеличиваются в количестве; где заметит промышленный свежий набег соболя, тут и насторожит ловушку. Общее число кулемок в каждой пади различно, зависит от величины района охоты, от числа обитающих в нем соболей и от старательности охотников. Например, в 1911 г., по р. Шангнанды к концу зимы было 644 кулемки при общем протяжении района промысла верст на 30.

Приятно смотреть, с каким мастерством и тщательностью дельный соболевщик рубит «на стороне», подальше от выбранного места, необходимый для ловушки материал, огребает снег, ставит наживу, ограду, настораживает «гнетик», «будко» прилаживает «перышко» (коснувшись которого, соболь неминуемо будет добыт), запорошивает снегом верхушку кулемки — настланные лапы пихты — и заравнивает свои следы. Не всегда, конечно, кулемки ставятся аккуратно,— лень и небрежность и здесь имеют свое почетное место,— и, все же, несмотря на «страшный», как здесь выражаются соболевщики, вид, такие кулемки случается, давят неопытного и голодного соболя.

Но все же осторожный зверек, заметив плохо скрытую опасность, не пойдет в ловушку.

В короткий зимний день самый удалой соболевщик не нарубит более 15 кулемок, обыкновенно же за день охотник поспевает насторожить 7,8 ловушек. «Плашки» — насторожки (рис. 33) заготовляются заранее с вечера в юрте, большею частью, из сухого кедрового дерева, все же остальное при помощи топора, ножа и умелых рук берется на месте установки в лесу.

Принцип ловушки — настороженный груз, давящий коснувшегося насторожки соболя.

Выбрав место для кулемки, соболевщик огребает снег, чтобы вся ловушка была на возвышении, втыкает в снег у дерева наживу, ставит с двух сторон ограду, настароживает кулемку и прикрывает сверху ловушку ветвями, чтобы соболь, стремясь проникнуть к наживе, обязательно пошел бы в воротца кулемки. Общий вид, размеры ловушки и детали насторожки показаны на прилагаемых рисунках (рис. 31, 32, 33, 35). Внутри ловушки в снегу всегда выгребается углубление, чтобы перышко не легло на снег. Кулемка настораживается чутко — малейшего прикосновения к перышку достаточно, чтобы спустить ловушку.

Наживой служит обыкновенно рябчик (половина, четверть тушки в перьях), часть белки большею частью с шерстью, реже кусок зайца, белой куропатки, летяга, мышь. Нажива хранится в лабазе, и в юрту, чтобы не пропахло дымом и человеческим духом, не заносится.

Соболь иногда не прочь поживиться и не свежим мясом изюбря, оленя, кабарги. О добытых «на зверину» соболях я располагаю свидетельством артели соболевщиков, промышлявшей по р. Шангнанды зиму 1909–10 г. На место добычи изюбрей и кабарги, где были брошены внутренности, стали прибегать три соболя; около «убойки» были нарублены кулемки, наживленные кусками той же брюшины, остальное было убрано, чтобы соболь, желая поживиться «звериной», пошел бы в ловушку. Здесь было добыто «на брюшину» три соболя (два самца и одна самка). Необходимо добавить, что год был особо удачный по добыче соболя в кулемку: мало было ягод, кедровых орехов, белки, рябчика,— соболь был — «сухой» и не особенно был разборчив в предательски предлагаемом ему угощении.

Пробовали промышленники наживлять кулемку рыбой, захваченной с собою в лес от моря (большею частью хариус), но добывать соболя удавалось редко,— попадались лишь горностаи и хорьки (колонки).

Некоторые тунгусы (Верхне–Ангарского Чильчигирского рода) и кое–кто из русских крестьян Баргузинской долины достигли большого мастерства в добывании соболя и славятся своим искусством на всю округу, но на пути изобретательности и применения новых способов в добывании соболя Баргузинские соболевщики не сделали и шагу вперед и ко всяким изменениям относятся с недоверием, отстаивая свои испытанные, освященные стариной, ловушки и приемы.

Приемы соболиного промысла русских и тунгусов мало отличаются друг от друга.

Русские соболевщики, придя в Прибайкальскую тайгу, обитаемую тунгусами, многое в снаряжении, одежде, расположении в лесу на промысле, а также и некоторые способы добывания драгоценного зверька переняли от тунгусов, когда–то многочисленного сильного племени, добывавшего себе все необходимое для существования исключительно охотой. Но, приглядевшись к тунгусу и русскому соболевщику, и в настоящее время можно отличить некоторую разницу приемов промысла, происходящую отчасти от общего отличия природы русского и бродячего тунгуса, проводящего в тайге всю свою жизнь.

Русский промышленник в большинстве берет тяжелым, упорным трудом и настойчивостью, у тунгуса же на промысле замечаются такие знания повадки зверя, что у тунгуса, пожалуй, меньше сил уходит на добывание дорогой шкурки. Кулемку, например, тунгус рубит скоро и чисто, и гнет ловушки берется только достаточной для соболя тяжести, а русский промышленник, «чтобы крепче было», выбирает дерево для гнета потолще и потяжелее. Тунгусы меньше русских употребляют обмет, носят иногда с собой легкую доху для окарауливания спрятавшегося соболя, довольствуются меньшим количеством припасов. В массе, общий уровень мастерства добывать соболя у русских промышленников выше, чем у тунгусов, обленившихся и оставивших промысел, но если взять соболевщика из русских крестьян и художника своего дела — тунгуса, то первый принужден будет уступить второму.

Тунгусы и «баргузята» добывают соболя осенью с ружьем и собакой, зимой — кулемками, обметом, капканами с наживой и на тропах луками, скарауливая у «запуска» в россыпь,— вот и весь недлинный список орудий и приемов лова. Употребление «кляпцов» местным промышленникам почти неизвестно, за время моего пребывания в Баргузинском уезде, мне лишь один раз пришлось услышать про применение этой ловушки (Федор Остяк, с. Шаманка). О «куркавке» никто не слыхал, отрава соболя также не практикуется.

Кроме существующих орудий и способов добывания соболя, на промысле, как и на всякой охоте, видное место занимают разные случайности и неожиданности, перечислить которые в силу их многочисленности и разнообразности затруднительно. Соболь является такой ценной, желанной добычей, что промышленный старается добыть эту драгоценную шкурку всегда, где возможно,— здесь–то, в исключительных обстоятельствах, сказывается сообразительность, находчивость, умение и ловкость охотника–соболевщика. Быстроте, хитрости и ловкости соболя промышленный должен противопоставить свое мастерство и сметку. Случается, что соболь, которого следит охотник, «запускает» в дупло дерева,— опытный, лихой соболевщик все, что есть под рукой пускает в ход, чтобы завладеть зверьком,— топор, нож, шапка, рукавицы, кушак, береста, трут и хвойные ветки дают возможность проделать, где надо промышленному, отверстие, заткнуть все опасные дырья в дереве и таким образом «уместив» и подкурив, добыть соболя. Дым соболь выносит плохо, охваченный едкой струей, начинает урчать и фыркать, скоро слабеет и задыхается.

Интересен прием, иногда практикуемый промышленниками для извлечения соболя из дупла, из расщелины в камнях, из–под корней дерева и т.п. мест, где забравшегося зверька никак не ухватить, а расширить отверстие, чтобы просунуть руку — рискованно: проворный, гибкий, быстрый, как мысль, соболь может ускользнуть почти из рук. Прием заключается в следующем: в отверстие к притаившемуся соболю, осторожно просовывают тонкий, гибкий, расщепленный на конце прут, и вращая последним, стараются навернуть длинную, шелковистую шкурку зверька⁸⁴⁾; «завернув» соболя, вытаскивают из отверстия и убивают. Мне случалось пользоваться этим приемом при ловле живьем соболя и даже тарбагана, и я должен констатировать удобство и целесообразность этого способа. Навитый на прут соболь был мною извлечен, несмотря на сопротивление, из гнилого пустотелого пня осины, а тарбаган был вытащен из крупных камней гольцовой россыпи.

Все, что будет добыто в кулемки, независимо от того, кто из членов артели настороживал, составляет добычу всей артели. Являясь основным орудием при добывании соболя, кулемки, порученные наблюдению одного из членов артели, требуют за собой ухода и заботы; необходимо время от времени проверять ловушки; упавшие от ветра или от иной какой–либо причины, вновь настораживать, огребать от часто заваливающего ловушку снега, возобновлять наживу и т.п. Обычно, на промысле, при значительном протяжении района охоты, одному человеку не управиться со всеми ловушками; поэтому одною частью кулемок заведует один охотник, другою же частью — его товарищ по промыслу. В то время, как за ловушками ведется надзор одним или несколькими промышленниками, остальные члены артели ходят с обметом, разведывают новые места, ставят капканы, приготовляют новые ловушки и проч.

Непримиримым врагом соболевщиков является россомаха; поселившаяся в районе расставленных кулемок россомаха ударом лапы разрушает ловушку и съедает наживу, а иногда и попавшегося соболя. Повадившаяся разрушать кулемки, россомаха ходит следом охотника по «чумнице» и, случается, берет отравленную стрихнином наживу. Промышленники нарочно для этого отравляют наживу в крайних кулемках. Любопытные кедровки и кукши тоже часто спускают кулемку, иногда, к досаде охотника, попадаясь в ловушку вместо долгожданного соболя. В соболью кулемку попадается и белка, прельщенная в ловушке рябчиком, а иногда (редко) и колонок. Один из моих друзей, Баргузинских соболевщиков, подарил мне шкурку соболя, совершенно исклеванную кедровками — лишь то место шкурки, где лежал «давижок» кулемки, осталось целым, все же остальное было уничтожено. Мыши иногда также «стригут» соболя, придавленного кулемкой. Зимой 1914 г. один из соболей, добытых экспедицией в кулемку по р. Кудалды, был слегка попорчен мышами.

Трудно сказать определенно о безусловном вреде кулемки, из всех ловушек и приемов добывания соболя, несомненно, по добычливости, простоте и удобству устройства, кулемка на соболином промысле в Подлемории стоит на первом месте; кроме того, трудно точно учесть общее число ловушек, нарубленных в районе промысла. При ведении правильного охотничьего хозяйства труднее всего будет разрешить вопрос с этими ловушками. Кулемки ставятся в «узких» местах; насаждение кедра с примесью пихты, протянувшееся узкой полосой по ключу, покрывающее самую долину ключа и по распадкам занимающее часть склонов, является наиболее типичным местом размещения серии кулемок. Полоса кедрового сланца по косогору у предела лесной растительности, часто представленной тем же насаждением К. и П., при отсутствии других данных (соображений по следам местообитания соболей) также привлечет внимание соболевщика. Расстояние между отдельными ловушками различное, зависит от условий места, характера рельефа и насаждения; промышленники не рубят кулемку от кулемки ближе 15–20 шагов и стараются надлежащим выбором места для ряда ловушек заменить множество неладно размешенных кулемок.

Бывали случаи, что место ловушки выбиралось очень удачно. В одну зиму было добыто несколько соболей в одну и ту же кулемку. По расспросам, место было у реки, в густом насаждении кедра с подлеском из кедрового сланца, несколько ключей, по падям которых бегали соболя, сходились у реки у поставленной на соболином распутьи ловушки, что и дало исключительно удачный результат промысла на одну кулемку.

На промысле часто одновременно с кулемкой ставятся капканы (№ 0 и № 1) — однопружинные, американской работы, большей частью фабрики «Виктор».

У дерева помещается нажива, затем ставится такая же, как и для кулемки ограда, прикрытая сверху хвойными ветками, в «воротцах», в углублении в снегу настороживается капкан, покрытый бумагой (¹/₄ листа раскурочной бумаги для махорки) и запорошенный поверх бумаги тонким равномерным слоем снег; в случае отсутствия у капкана цепочки, которая скрывается в снегу и прикрепляется к кусту или ветке дерева, чтобы попавшийся соболь не утащил за собою капкан, последний в тех же целях снабжается аршинной палкой, толщиною пальца в два, палка расщепляется, одевается на пружину капкана и скрывается в снегу.

Относительно того, что соболь отгрызает лапу, попавшую в капкан, мне слышать не приходилось, случаи же ухода соболя из капкана на трех ногах мне известны. Сильная пружина капкана часто ломает кости ноги соболя, перебивает кожу и мышцы, и зверек удерживается в капкане на одних сухожилиях. Попавшись в капкан, соболь, естественно, старается освободиться от него, бьется и, случается, «откручивает» ногу и уходит. Преклонного возраста тунгус Подлеморского–Шемагирского рода, Павел Афанасьевич Черных, как–то проверяя капканы, нашел в одном из них соболью лапку; окружающие капкан следы показали, что соболь долго бился и, освободившись от капкана, ушел. Интересно то, что тот же калека–соболь через некоторое время был добыт в тот же капкан, поставленный на соболином следу. П.А. подкрепил свое сообщение левой передней лапой соболя–самца, которая и поступила в мои сборы. Замечено, что почти всегда соболь попадает в капкан одной из передних ног, но бывает, что ловушка захватывает и две лапки соболя или лишь одни конечные фаланги пальцев. В капкане соболь скоро «замерзает», как говорят промышленные, но если охотник застанет соболя еще живого, недавно попавшегося, то зверек, злобно урча, отважно защищается, часто кидаясь, насколько это позволяет капкан, на собаку и даже на человека, пока охотник не покончит со смелым зверьком.

На тропах настораживаются капканы уже больше к весне, когда соболи–самцы и самки, чувствуя приближение брачного периода, начинают бегать следами друг друга; зимой у найденного соболиного «запуска» — гнезда, куда бывает, ведут несколько следов соболя, капкан ставится в месте скрещивания или соединения нескольких следов. Капкан настораживается под след так, чтобы пятка капкана пришлась под лункой следа.

Среди промышленников встречаются большие мастера настораживать на тропе капкан «скрадом», т.е. давая минимум следов поставленной ловушки. Заметив соболиную тропку, охотник старается приблизиться к выбранному для капкана месту из–за прикрытия — камня, лежачего дерева, придавленного снежным навесом куста и т.п. Наметив на тропе место, соболевщик, часто сняв лыжи, с осторожностью, не задевая за ветки и не сбивая с них снежную «кухту», пробирается к тропе; протягивается рука, вооруженная охотничьим ножем, и начинается работа — подрезается уже слегка по весеннему осевший снег под следом до тех пор, пока не будет просвечивать через тонкий слой снега лезвие ножа; осторожно не касаясь верхнего тонкого слоя снежного покрова, пересекаемого соболиной тропой, в проделанное углубление дужками поперек следа помещается капкан, пяткой под лунку. Все отверстия и неровности в снегу, сделанные при постановке заметаются на стороне заранее сломанной веткой, скрывая гибельное на соболиной тропке место: вся тропа не тронута, но, ступив на лунку, под которой насторожен капкан, соболь продавит своей тяжестью снизу подрезанный слой снега, коснется пятки капкана и попадет в скрытую ловушку.

Особенно ясно тропы бывают выражены, как уже упоминалось, весной, в зависимости от начала общего пробуждения природы, в среднем, в половине февраля. Нужно заметить, что в дальнейшем от нагрева солнца днем, особенно в «солнопечных» склонах пади и от не ушедших еще ночных морозов, по весеннему осевший снег покрывается коркой — настом, иногда совершенно скрывающим след соболя. Несмотря на существовавшие правила, разрешавшие добывать соболя только до 1 февраля, соболевщики зачастую промышляли до последней возможности, пока снег держит лыжи и не превращается в рыхлую сырую массу, где охотник тонет,— до Благовещения (25 марта) и позже, особенно при неудачном зимнем промысле.

Выше я несколько раз упоминал о соболиной тропе. Двойной след соболя по одному и тому же месту еще не считается собственно тропой, хотя и дает некоторую надежду, что соболь снова побежит своим следом, и тогда уже тройной след проложит тропу. Перед началом и во время гоньбы соболя бегают друг за дружкой след в след. Опыт и мастерство дают возможность охотнику разобраться в соболиных следах, видеть на пути будто одного соболя следы нескольких, прошедших тем же следом; читать следы бывает порой нелегко, особенно при быстрых переменах в снежном покрове в конце зимы. Свежесть следа определяется обычным путем, выясняется степень застывания отдельного отпечатка следа. Зимой по северо–восточному побережью Байкала почти не бывает оттепелей, морозы прочно стоят до середины февраля; поэтому отчетливо видеть след соболя не приходится, весной же, при оттепели, при «печатной», как картинно выражаются охотники, пороше, когда виден был бы каждый коготок следа, соболевщику хода в лес нет: лыжи в рыхлом снегу тонут, размокает и отклеивается «подволока», преют оленьи обутки — уледи, снег покрывается настом и вовсе скрывает соболий след, кроме того, ступни собольих лапок покрыты мягкой шерстью, лишь с краю, у коготков, жесткой и упругой, что также значительно смягчает линии отпечатков следа — поэтому на промысле, обычно, след соболя виден не вполне ясно, осыпающийся по краям лунок снег слегка изменяет очертания следа.

Перепадающие в течение зимы пороши, по–местному, «переновы», дают возможность соболевщику разбираться в соболиных набегах, определить же свежесть, давность следа в пределах одного дня времени с полной уверенностью может только опытный бывалый промышленник.

Затруднительно дать объективные признаки распознавания свежести следа; множество разных мелочей, наблюдательность и сообразительность, почерпнутые в натуре охотника и развитые на постоянной практике, руководят в этом направлении соболевщиком. Вот пример: «Эвот мужичек в обед прошел»,— говорит мне Егор, показывая ангурой⁸⁵⁾ на свежий след соболя самца и, на мой вопрос,— почему именно в обед, добавляет: «поутру, когда мы с гольца катились, погода кухту сбивала и, видишь, нигде следа не завалила, а теперь — и солнышко к паужну⁸⁶⁾, вот и выходит, по–нашему, что в обед».

Соболь бегает скачками, ступая задними ногами аккуратно в следы передних, ставя одну из передних ног несколько впереди другой, иногда меняя ногу на ходу и соответственно с этим располагая и задние конечности.

Гораздо реже в промысле случается видеть, что соболь «троит», т.е. не попадая одной из задних ног в отпечатки передних, нарушает строгое расположение парности отпечатков своего обычного следа.

Медленно, шагом, соболь ходит редко. Проверяя как–то расставленные мной ловушки, я видел след соболя «ступью», по выражению Баргузинских соболевщиков, соболь несколько раз обходил настороженную кулемку шагом, как бы опасаясь пойти «в воротца» и ища другого прохода к наживе (куску белки), топтался на одном месте, подымался на дыбки, ставил передние лапки на верхушку кулемки, скреб снег.

Расстояние между следами около одного вершка, между сторонами следа около половины вершка. Размер отпечатка ступни соболя около одного вершка. Расстояние между скачками различно, зависит от быстроты хода зверька, от характера места,— на подъеме меньше, на спуске больше,— но более 1¹/₂ аршина между парными отпечатками лапок мне не приходилось видеть. У «мужичка» отпечаток следа несколько больше и круглее следа «маточки»; опытные соболевщики сразу, на глаз, различают прошел ли самец соболь или самка. След хорька (колонка) в общем очень похож на след соболя, и случалось, что промышленники ошибались, принимая след крупного колонка–самца за след соболя–самки.

Луки, употребляемые для добычи соболя, и до настоящего времени настораживают преимущественно тунгусы, русские промышленники, за очень редким исключением, не умеют наладить этот сложный, сравнительно с другими орудиями добывания соболя, снаряд, требующий, кроме надлежащего и аккуратного приготовления, тонкого умения постановки и выбора места в лесу. Луки ставятся у «запуска», т.е. у входа в гнездо соболя, на тропе зверька и на следу, если у охотника имеются какие–либо соображения, что соболь снова побежит своим следом. Настороженный лук поразит стрелой задевшего за «симку» (сторожевая нить) соболя только тогда, когда зверек пойдет по определенному заранее охотником месту, на которое и нацеливается стрела; если же зверек пойдет выше или ниже прицельной заранее намеченной точки, то стрела ударит мимо или только скользнет по шкурке, поранив соболя. Лук укрепляется на нескольких, вставленных в снег и держащих все настороженное орудие в определенном положении, сошках (прутья с развилкой) и после того, как лук «стрелит», вся установка распадается и соболевщику приходится снова налаживать снасть; отсюда понятна вся трудность и кропотливость употребления лука, тем более, что тунгус, поставив лук, превращается на минуту как бы сам в соболя и, задевая веткой сторожевую нить, прикидывает — куда ударит стрела, а надо еще не давать следа, не нарушать цельности уголка тайги, чтобы не обратить внимания хитрого зверька на поставленную ловушку. Зверек может увидеть только волосяные нити, белые, сливающиеся со снегом, задев за которые соболь гибнет на стреле, вся же ловушка помещается за каким–нибудь естественным прикрытием. Ставится лук сбоку следа, т.е. в горизонтальной плоскости, под углом или в вертикальном положении; последний способ труднее и требует еще большего мастерства при настораживании. Лук на соболя и планку, вдоль которой скользит стрела, прибайкальские тунгусы стругают ножом из лиственницы, стрела вырезается из березового дерева, тетива приготовляется из крученого ремня или кожи изюбря, лося. Тунгусы отдают предпочтение конской коже ног (камасы), по их мнению, не вытягивающейся и не столь чувствительной к погоде, но «конина» не всегда найдется в бедном охотничьем инвентаре тунгуса, кусок же изюбриного «камаса» можно найти в каждой юрте. Стрела снабжается железным наконечником с двумя остриями с зарубинами, вилочкой, тунгусской или якутской работы; вдоль деревянного стержня стрелы проводится проволока, чтобы попавшийся соболь не «отъелся», а самая стрела привязывается веревочками к древку лука, чтобы добытый соболь, на месте не убитый, потащил бы собою задерживающий ход зверька весь лук. «Симка» — сторожевая нить, сплетается из белых конских волос в виде сетки и расправляется на двух палочках, скрываемых при установке в снегу. Хорошо сделанный лук почти не отстаивается, не теряет своей упругости и пробивает соболя «на проход».

Мне не случалось видеть в хозяйстве тунгуса более 10 луков, или, вернее, наконечников для стрел (местное русское название наконечников — «пачи»), так как, имея железный наконечник, дельный тунгус, «жива рука», смастерит и весь лук. Длина древка лука около аршина, длина стрелы — четверти три. Мне кажется, что никакие чертежи и планы установки луков не смогут дать руководства, как надо насторожить лук, потому что это искусство дается долгой практикой и опытом. Лук на соболином промысле в Подлеморье занимает одно из последних мест среди разных приемов добывания соболя, какие практикуются местными промышленниками, постепенно отходит в область старины и является почти исключительно тунгусским орудием, дельно насторожить которое сможет даже не всякий соболевщик–тунгус, предпочтя для добычи соболя воспользоваться несравненно более простой и более верной ловушкой–капканом.

Если признать лук орудием вредным, так как случается, что раненый стрелой соболь погибает без пользы для охотника, то мне думается, что особого ограничения в промысле не получится, так как лук употребляется в общем редко и только лишь очень немногими промышленниками; запретив же употребление луков и озаботясь следить за исполнением этого запрещения, уже существующего в некоторых местах Сибири, мы сможем оградить соболя от случаев безусловно — бесполезной гибели.

Описанные выше приемы ловли соболя, кроме осеннего промысла с ружьем и с собакой, носят в себе значительный элемент пассивного, если так можно выразиться, добывания драгоценной шкурки; следующие же способы — окарауливание соболя у «запуска» в россыпь и промысел с обметом — должны быть всецело отнесены к активному промыслу соболевщиков, своим непосредственным, всегда тяжелым, трудом добывающих высокоценного зверька.

Проследив соболя до «запуска» в россыпь, охотник, стараясь не производить никакого шума, выбирает место караула, определяет направление ветра, для чего, поддев ангурой снегу, взметывает последний вверх и следит за направлением падения снежной пыли, показывающей течение воздуха; выбрав под ветром место, промышленник садится на подложенную под себя лыжу и, в полной готовности произвести выстрел, напряженно ждет появления соболя. Не чуя опасности или желая узнать, в чем она заключается (некоторые тунгусы мне определенно говорили, что соболь вообще любопытен), наконец, появляется долгожданный соболь — становится на дыбки, вытягивает шейку и озирается, сразу замечает охотника, но поздно,— метко направленный заряд убивает соболя на месте.

На ходу соболевщику всегда тепло, а, временами, при трудности пути и наличности тяжелой поняги за плечами, даже и жарко; легкая же суконная шинелька на 30–40 градусном морозе не долго сохранит приобретенную быстрым ходом теплоту тела, и выжидающему в неподвижности промышленнику, когда соболь долго не появляется, приходится часто отказаться от дальнейшего караула. Тунгусы, более привычные к постоянной жизни в тайге, выносливее русских промышленников и могут долго «дюжить» (терпеть), сидя на лютом морозе в одной промышленной «шинельке», в неподвижной позе перед россыпью, куда скрылся соболь. Русские же соболевщики, вообще мало пользующиеся этим приемом, недолго способны просидеть, скарауливая соболя. Срок долготерпения зависит, естественно, от индивидуальности охотника, от погоды, одежды и проч. Поразить верным выстрелом на, иной раз, значительном расстоянии маленького быстрого зверька, на мгновение показавшегося из заметенной снегом каменной россыпи с придавленной снежным пологом зарослью кедрового сланца и часто не в том месте, где ожидает зверька охотник — не всегда удается даже и опытному соболевщику. Скарауливание обычно происходит у предела лесной растительности, на гольцах, у россыпи; способ этот практикуется сравнительно редко, при случае, мало добычлив и особо интересен нам потому, что целиком основан не повадке соболя. У приметливых тунгусов ряд случаев добычи зверька скарауливанием у россыпи постепенно перешел в один из способов добывания соболя; от тунгусов его переняли и русские промышленники; описывая разные приемы соболиного промысла, нельзя поэтому обойти молчанием и этот способ.

Двадцать восьмого января 1915 года мне посчастливилось впервые видеть на промысле в Подлеморье соболя и, применив способ скарауливания, я имел возможность поиспытать свою выносливость. Позволю себе привести краткую выписку из дневника, куда обычно вечером у костра заносились впечатления и наблюдения дня промысла.

...«С тяжелыми понягами «утащились» (так называют промышленное медленное, с частыми отдыхами для неразлучной трубки и ноющих плеч, путешествие на промысел с запасами харча, капканов и обмета),— утащились на верхнюю юрту по реке Бударману, впадающей в р. Сосновку с правой стороны. Пришли к полудню. Расстояние от нижней юрты верст семь. Кешу оставили подрубить немного дров, огрести юрту от завалившего наше жилище снега и варить чай. Егор же и я решили остаток дня использовать для осмотра наших 5 кулемок и трех капканов, расставленных в «сиверу», выше юрты у гольца.

По дороге к ловушкам несколько соболиных следов разной свежести.

Нежданно, идя по сильно заваленной шедшим три дня подряд снегом, но все же ясно видимой, нашей «чумнице», пересекаем совершенно свежий след «маточки». Стали следить. Обмета с собою не взяли, у Егора на случай дробовик, у меня — «поняга» лишь с топором. Прошли следом версты три, забрались в россыпь и слань, покрытую снегом. «Укатано»,— лыжи так и несут.

Егор быстро шел, как почти всегда, впереди меня и, поднявшись на увал, увидел соболя саженях сорока впереди, заухал и стал нажимать на маточку, стремясь загнать соболя на сухой, лишенный вершины, толстый кедр, одиноко возвышавшийся среди низкого, редкого пихтаря и россыпи из слани.

С бугра на белоснежном чистом месте отчетливо виднелся соболь — маленькой черной змейкой мелькавший шагах в 150 впереди нас.

Маточка бежала скачками, не особенно скоро и как–то сгорбившись, иногда исчезая за неровностями места — заваленными снегом, крупными камнями и кустами кедрового сланца.

Загнать соболя на намеченный кедр нам не удалось: в самый горячий момент, когда я, скатившись с горушки, взбирался во всю силу ног на следующую возвышенность, у меня лопнула юкша (лыжный ремень — я еще утром заметил, что в одном месте юкша размололась, но думал, что еще сегодня выхожу на ней) и немного задержала меня, пока я наладился.

Неровность места не дала и Егору возможности достаточно скоро преследовать соболя,— выигрывая расстояние на спусках и теряя на подъемах, он, хотя и был впереди меня шагах в 30, 40, но нажать на соболя, заставить маточку заскочить на единственный «присадистый» кедр, нам так и не пришлось, выстрелить же Егор на кату не успел, да и далеко было.

Соболь запустил в россыпь под большой камень, несомненно, увидев и услышав нас. Над камнем погода образовала снежный «наив», нависший большой глыбою.

Я выбрал место против запуска и расположился на карауле, взяв дробовик, Егора же послал охватить место, чтобы удостовериться, что соболь не ушел дальше, пробираясь между камнями россыпи под снегом.

Укатившийся Егор, обойдя широким кругом (саж. 150 в диаметре) запуск соболя, махнул мне рукой — подождем, мол, не выскочит ли соболь — тоже устроился ждать, расположившись у группы крупных скал.

Местность представляла собой гольцовую крупную россыпь по косогору, редкий сланник, почти целиком закрытый снегом. Предел распространения леса, насаждение из пади реки подымается языками по распадкам. Пихта, кедр, редкая корявая низкорослая береза. Заяц, мыши, кедровка, желна, куропатки.

Впереди, внизу, чернеет падь Будармана, горизонт же повсюду обступили сверкающие зубцы гор. Солнце склоняется к западу.

Снежный простор, перед которым я сижу, начинает уже чуть розоветь. Соболь не появляется, заставляя меня уже ежиться от холода, плотнее надвигать на лоб шапку; выбившиеся из–под татарки волосы прилипли к мокрому лбу и замерзли, превратившись в ледяные нити; шинелька, мокрая от снега и быстрого хода, затвердела на спине от мороза и стоит, как брезент.

Мне стыдно «расписаться» и я терпеливо жду товарища, сжимая в стынущих руках дробовик.

Наконец, Егор подымается, закуривает и катится ко мне. — «Будет, Дмитриевич, язва, однако, учухала нас, да и смерз я (Егор говорит — «шмерш», как и многие Баргузинцы, вместо «с» произнося «ш»); за обметом на юрту сходить — уйдет тем временем, да и дров поблизости нет: дыроватник, россыпь, я, как охватывал, ангурой щупал — провалы — страшенное дело».

Постояв немного у камня, куда скрылся соболь, мы с сожалением решили оставить маточку, надеясь на «фарт» в другой раз.

Прочитав следы, я увидел, что соболь несколько раз, когда мы за ним катились, запускал в камни и под нависшие под снежным гнетом кусты, по–видимому, выбирая более крепкое место для спасения, мне же издали казалось, что соболь скрывался за неровностями пути.

Покатились вниз. Очень круто, неровно — камни и бугры слани под снегом. От быстроты хода ветер в ушах свистит.

Катишься, ныряя с бугра на бугор, иногда накатываясь на обрыв, неровностей почти не видно, все бело и кажется равниной.

Егор мастерски катится, что перышком чиркает, я же сегодня порядочно попадал. Снегу четвертей 8–9.

Барахтаешься, барахтаешься в снегу, наконец, кое–как выберешься, снова встанешь на лыжи, едва удерживаясь на ходких лыжах на крутяке, отряхнешь всюду — за ворот, в рукава, под шапку набившийся снег и снова пустишься катиться до нового сальто–мортале.

Кеша нарубил дров, наладил нам из наломанных веток пихты койки, наварил чаю и давно нас поджидает.

Кулемок сегодня осмотреть не успели. Завтра, оглядев ловушки, выйдем с обметом и с запасом оставшегося харча»...

С обметом соболевщики начинают промышлять большею частью со второй половины зимы с Афанасьева дня (18 января), когда слегка сдадут зимние морозы и дни станут длиннее.

Из всех способов добывания соболя, какие практикуются Баргузинскими промышленниками, промысел с обметом, несомненно, самый трудный. Ходят с обметом соболевщики вдвоем, реже втроем, один из товарищей, наиболее опытный, несет мешок с обметом, остальные распределяют поровну между собою запасы провианта, кухню (котел, чашки и пр.) и, скользя на лыжах по цельному снежному пологу, каждый по очереди идет впереди, протаптывая «чумницу» для идущего за ним товарища.

Обмет представляет собою сеть длиною от 50 до 100, 150 саж. (маховых — равняются 2¹/₂ арш.) и шириною в 2, 2¹/₄. Ячея сети не более одного вершка, считая от узла до узла не растягивая ячею. Нитка для обмета берется возможно тонкая и прочная, толщиною в миллиметр с небольшим, крученая пряжи в три, белая. Вдоль краев полотна сети пропускаются бичевки (тетива верхняя и нижняя), к которым на расстоянии сажени укрепляются крайние ячейки, оставляя между скрепами некоторую слабину сети, чтобы ударивший в обмет соболь сразу запутался бы. Полотно обмета садится на тетивы свободно, с расчетом на сажень тетивы поместить саж. 1¹/₂, а то и 2 саж. сети, скрепы пригоняются друг против друга. Обмет помещается в специальный с веревочной петлей для одевания на шею мешок, куда укладывается, чтобы не путался, аккуратно кругами, в тот же куль кладутся колокольчики (десять–двадцать штук с продетыми в ушко веревочками), заключенные в отдельном мешочке; конец обмета заматывается за мешочек с колокольчиками, что дает возможность спешащему «обметать» соболя охотнику сразу, на ощупь найти конец сети и, не путаясь, окружить скрывшегося зверька.

Мешок с обметом, как и все остальное на промысле носится за плечами на спине в поняге. Вес куля с обметом и колокольчиками, в зависимости от общей длины сети и от толщины нитки, до ¹/₂ пуда. Цена от 10 до 25–30 рублей. Плетут обмет в деревнях и женщины, и дети — деревянная игла быстро мелькает в привычных вязать рыболовные сети ловких руках. Не у всех соболевщиков в охотничьем снаряжении имеется целый обмет и бывает иногда, что соединением нескольких небольших кусков сети, принадлежащих членам артели, составляется вся снасть.

При промысле с обметом промышленнику снова начинает оказывать существенную помощь его друг — собака, роль которой в течение большей части зимы, когда промышляют соболя главным образом ловушками и, когда снег настолько глубок, что лишает собаку возможности быстро двигаться по лесу и поспевать за скользящим на лыжах по снежной пелене промышленным, сводится зачастую лишь к страданиям.

Изредка удается собаке загнать соболя на дерево и зимой по глубокому снегу, но эти редкие случаи должны рассматриваться как единичные, отдельные случаи удачи. Зимой постоянно приходилось мне видеть собаку, ныряющую в глубоком пушистом снегу на горячем следу соболя, причем бедная остроушка визжала от досады, выбиваясь из сил, тогда как мы на лыжах быстро преследовали соболя, легко катясь с горы на гору и всегда опережая собаку.

Не в каждой пади реки и не в каждом участке леса возможен промысел с обметом.

На р. Кудалды, где значительное пространство занято каменными россыпями и сплошными зарослями кедрового сланца, где мало «мягких» мест, добыча соболя обметом не практикуется, так как у промышленников мало надежды добыть соболя в сеть, расставленную среди скал россыпи; мало ходят с обметом и по рекам Б. и М. Черемшанам, где также немного «мягких», удобных для обметывания, пространств. Севернее р. Кудалды, где местность шире, где больше залегло по земляной почве участков леса, меньше каменных мест по падям рек, напротив, промысел с обметом практикуется в широких размерах.

Местными условиями,— каменными россыпями и сплошными непроходимыми зарослями того же кедрового сланца,— по некоторым падям рек, соболь прочно защищен от промысла осенью с собакой и зимой с обметом, и я решился бы даже сказать, что пока существуют россыпь и слань, выбить в Подлемории соболя в чистую очень и очень трудно. Прикрытая снежным гнетом слань среди скал россыпи дает соболю много подснежного простора, где в лабиринте коридоров между сплошной сеткой ветвей и между скалами зверьку имеется в избытке и корм — орехи, мыши, пищуха, спящий бурундук и его запасы, местами ягоды и проч. — и надежное крепкое убежище от преследующего его охотника. Баргузинские промышленники, удалые мастера добывать драгоценную шкурку, становятся в тупик перед сплошной россыпью и зарослью слани, куда скрылся соболь, и отступают, не располагая никакими средствами добыть соболя в этих крепких местах тайги. Хитро поставит тунгус у россыпи лук, ловко насторожит капкан русский соболевщик, но нужно, чтобы соболь пошел в ловушку, а сметливый зверек, учуя опасность, осторожен и хитер.

Выйдя промышлять с обметом, охотники разыскивают свежий след соболя, особенно спешат соболевщики охватить возможно больший район при выпавшей пороши, которая опытному глазу открывает и место, где бегают соболя, и число их.

Если прежним промыслом, до выхода с обметом, не выяснены еще «подходящие» места, где держится соболь, то охотники широким кругом разведывают часть леса, прокладывая таким образом «охватную чумницу». Не каждый, понятно, день случается найти свежий след скрытного зверька и, найдя след, не всегда удается выследить соболя. Местными охотниками замечено, и мои наблюдения в этом случае совпадают с их мнением, что во время ненастья соболь не бегает, не дает следа. Действительно, во время снега и ветреной погоды и в перерывах между бурями случалось подолгу не видеть собольего следа, причем соболь, как бы предчувствуя ненастье, за день, за два уже прекращает охоту и скрывается. Соболевщики, промышляя с обметом, учитывают чувствительность соболя к погоде и стараются для выхода с юрты выбирать «ладное» время.

Вереницей, след в след, двигаются охотники, изредка отдыхают, снимая одну из лыж и садясь на нее; взбираются на горы и скатываются вниз в поисках заветного следа, за охотниками пробирается собака, которой приходится трудно в глубоком снегу.

Дни стали длиннее, и промышленные успевают выходить большие пространства.

Желанный след найден. Свежо прошел соболь «мужичок», как сразу по следу определили промышленные. Начинают следить. Снежная пыль вьется за охотником, вихрем скатывающимся с горы; ловко лавируют соболевщики между деревьями, зарезая лыжами снег и управляясь, как рулем, ангурой, снежная навись, сбиваемая на быстром ходу с отяжелевших веток, обсыпает охотника, он весь в снегу, он спешит выследить драгоценного соболя, впереди предстоит трудная спешная работа.

Цепочка следа соболя, по которой бегут охотники, спустившись в кедровник, у небольшой россыпи, круглой поляной лежащей среди леса, неожиданно обрывается: соболь «запустил» в россыпь. Промышленники по кругу проверяют запуск и спешат обметать.

Сбрасывают поняги, отвязывают топоры.

Каждый знает свое дело — один рубит прутья (у основания пальца в два толщины и аршина три длины), какие попало,— березовые, ольховые, из той же слани, другой втыкает в снег нарубленные тычки вокруг россыпи, куда скрылся соболь, третий, уже одев на шею куль с обметом, развешивает сеть, заматывая тетиву за тонкие, гибкие концы тычек и быстро окружая место запуска. За обметывающим на лыжах промышленным следит по кругу его товарищ, сбросив лыжи и утопая в снегу, заснеживает, уминая руками⁸⁷⁾ нижнюю часть обмета на четверть в снег и по пути расправляя и выравнивая сеть. Случающиеся в обмете дырья «зашиваются» прутиком, завиваемым в отверстие.

Работа кипит во всю, причем охотники стараются не особенно шуметь, чтобы до времени не выпугнуть соболя. Собака, добравшись до соболя, грызет от охотничьей страстности ветки и корни деревьев, взлаивает, гребет снег, останавливается, прислушивается, забавно наклонив голову и еще более наставя свои стоячие острые ушки.

Концы обмета сведены, и место, куда скрылся соболь, окружено сетью, свободно висящей на наклонно к центру обметовища вставленных в снег тычках, нижняя тетива обмета надежно заснежена. Разделывается внутренность круга: вдоль всего обмета при помощи «стяга» (тут же вырубленного кола) и лыжи, которой промышленный пользуется как лопатой, держа за ременную петлю юкши и за пятку, саженный снег пробивается и разгребается до земли, прокладывается так называемая «отопь», образующая внутри круга вдоль обмета шириною в аршин канаву–траншею, чтобы соболь не ушел бы из обметовища, пробравшись в снегу под сетью. Все дырья в стороне «отопи» у обмета плотно забиваются: снегом, ветки, корни и поваленные деревья, пересекающие «отопь» тщательно вырубаются, забиваются снегом же и вырубленными кусками дерева дырья и провалы, попадающиеся на «отопи» между камнями.

Пар валит от разгоревшегося от быстрой трудной работы промышленного, он распоясался, скинул шинельку и работает в одной рубахе, несмотря на лютый мороз.

Мелкие низкие деревья и кустарник, захваченные в обмет, вчистую вырубаются и частью выбрасываются за сеть, с толстых деревьев обрубаются нижние ветки и на высоте роста охотника аршинным кольцом вокруг всего дерева топорами счищается кора (по местному, «дерево самят»), голая древесина быстро замерзает и становится твердой, «как кость», мешая выскочившему зверьку взбежать на дерево,— острые коготки соболя скользят по лишенному коры поясу; иногда с той же целью, «осомленное» дерево поливается сразу замерзающей на морозе водой из натаянного тут же над костром в котелке снега; протянувшиеся из–за обмета ветки также удаляются из опасения, что соболь может, заскочивши на них, уйти из сети. На концы тычек на равных расстояниях друг от друга, изнутри круга, натуго привязываются колокольчики, своим звонким бряканием сообщающие караулящим охотникам о малейшем прикосновении соболя к обмету. Место запуска соболя, или вернее, местонахождение скрывшегося зверька в обмете, редко бывает определено точно, так как почти всегда соболь, забравшись в расщелины камней или под корни дерева, старается, пробираясь под снегом, скрыть свой след и притаиться в недоступном месте.

Если скрывшийся зверек обнаружен в корнях, в нескольких нагроможденных друг на друга скалах, в дупле лежачего или стоячего дерева и т.п. (опытная собака хорошо чует соболя, случается, даже через саженный снег и указывает соболевщику место), то промышленные стараются сразу добыть зверька разными вытекающими из условий места и момента способами,— разгребают снег, нащупывают длинным тонким прутом притаившегося хитрого зверька и, «завив» (как уже описано выше), вытаскивают соболя и тут же убивают, ударяя о дерево или кончая с добытым зверьком ударом обуха ножа по голове; выкуривают, разводя огонь где–нибудь под камнем и загоняют дым в отверстие между скалами, заглушив костер хвойными ветками и снегом; затыкают наскоро, чем попало все отверстия в колоде и, прорубив узкое «оконце», убивают соболя выстрелом из ружья или ударом ножа; стоящее дупляное дерево срубается, ушедшего вверх по дуплу проворного зверька дымят, стараются ущемить, придавив соболя к одной из стенок дупла и т.д.

В то время, как один или двое промышленных добывают соболя, другой товарищ стоит на «отопи» и зорко следит за обметом, готовый ежеминутно кинуться «имать» ударившего в сеть быстрого зверька.

Обычно же, в Подлемории, соболевщики располагаются в обмете караулить соболя, предпочитая добыть дорогую шкурку терпеливым выжиданием, берут измором, пока соболь сам не выскочит и не запутается в сети. Сильно дымить соболя в россыпи охотники опасаются: слышащий опасность зверек может задохнуться в своем закрытии и будет навсегда утерян, так как разобрать россыпь, отвалить подчас громадные камни соболевщикам не под силу. Решив караулить соболя, промышленники устраивают так называемый «отог» (тунгусское «оттоу»),— снег разгребается до земли, по средине расчищенного места раскладывается большой костер, вокруг которого на землю настилаются ветки пихты. В образовавшейся в снегу яме охотники с нетерпением ждут брякания колокольчиков, все время подбрасывая в костер из тут же на снегу сложенной поленницы сухие, преимущественно сосновые, дрова. Сосновое полено предпочитается всякому другому, так как оно горит ровно, дает много тепла, мало трещит и почти не разбрасывает угольков.

Располагаются «отогом» соболевщики внутри круга у одной какой–либо стороны обмета, у «отопи»; если обметовище на косогоре — вверху, чтобы удобнее было бы наблюдать за сетью и, в случае, если выскочит соболь, скорее можно было бы поспешить к бьющемуся в сети зверьку. По другую сторону «отога», в обмете же, для собаки, все время напряженно караулящей соболя, бросается на снег несколько хвойных веток, на которых умное животное, как в гнезде, устраивается. Поперек обметовища к «отопи» прокладывается несколько пересекающихся «чумниц» — собаке в глубоком снегу по лыжному следу легче поймать выскочившего соболя. Промышленные же, спеша добыть соболя, всегда бегут по «отопи», вдоль сети.

Опытная соболиная собака прекрасно понимает добычу соболя обметом и напряженно слушает... Заследив соболя днем, охотники кончают работу — обметывание, рубку дров и устройство «отога» — лишь к вечеру и, утомленные слежением соболя по горам и трудной спешной работой в обмете, располагаются вокруг огня с повешенным над костром котлом чаю, не переставая все время слушать, не брякнет ли колокольчик.

Расположившись в отоге, охотники по очереди караулят обмет,— не присядет промышленный, не заснет ни на минуту, в любой момент соболь может ударить в обмет; собака может не поспеть вовремя, и быстрый зверь уйдет. Спят по очереди, да какой это сон среди снежных стен на лютом морозе, под легкой суконной шинелькой. Жмется охотник к огню, за спиной же гуляет мороз. Каждый малейший звук — треск костра, тихий звон колокольчиков, перебираемых ветром, падающие с деревьев снежные комья — все заставляет соболевщиков настораживаться и напряженно присматриваться, и, не смыкая глаз, ждут промышленные и согреваются чаем. Трубка почти не вынимается изо рта и отгоняет одолевающий усталого охотника сон.

Забрякали, залились колокольчики... Так и слышно, что соболь бьется, запутываясь в обмете!..

«Ух, ух, ух»,— кричит стоящий на карауле собольщик и во всю силу ног кидается по отопи ловить соболя. Товарищ, выскочив из отога, бежит в другую сторону, тоже ухая и спеша к брякающим колокольчикам. Опытная, быстрая собака поспела раньше охотника и уже задавила соболя, она не мнет и не рвет дорогую шкурку, она довольна и счастлива, скачет на грудь хозяина, катается в снегу. Рады и промышленники. Трое суток они напряженно просидели в обмете,— наконец–то «бог дал промысел».

При избытке снасти, когда скрывшийся соболь окружен на небольшом пространстве, обмет заводится на два полотна, причем внутреннее полотно обмета, развешенное на тех же тычках, не заснеживается и висит свободно, давая охотникам большую надежду добыть соболя в двойной ряд сети. Форма обметов — большей частью почти правильный круг, иногда в зависимости от места, несколько продолговатый овал; длина обмета, считая шагами по отопи, различна: 50, 80, 100 и более шагов. Соболевщики стараются захватить все крепкое место.

Мне не приходилось слышать, чтобы промышленники сидели в обмете больше 9–10 суток.

Случается, что соболь, выскочив из запуска и «ударив» в обмет, «отольнет» от сети и снова «запускает», вновь на долгое время испытывая выносливость и терпение промышленных, или уходит из обмета, пробравшись под сетью, или же, осторожно прокравшись к обмету, прогрызает сеть и скрывается.

Часто соболь выскакивает на зорях вечерней и утренней, но бывает, что охотникам приходится ловить соболя и среди дня, и в полночь. Обычно несколько раз в течение дня и каждое утро, с рассветом, соболевщики проверяют обмет, обходя на лыжах всю часть леса, в которой окружен соболь.

Мне случалось видеть выход соболя из обметовища на значительном расстоянии от сети. Соболь, продержав нас трое суток, на утро четвертого дня, пробравшись под снегом между камнями россыпи, полосой спускающейся по косогору к обмету, искусно низом миновал расставленную сеть, дав след лишь в 180 саж. от обмета. Другой раз, соболь в первую же ночь, после того, как мы обметали в «мягком» месте, где хитрый зверек скрылся среди нескольких камней в высокоствольном кедровнике, вышел из своего запуска всего саженях в десяти от нашего костра, ступью (шагом) прокрался к обмету, перекусил нитку и ушел в отверстие не брякнув ни одним колокольчиком; утром, когда рассвело, по следам мы разобрали все это и, убрав обмет, снова стали следить ту же маточку, но неудачно, так как поднявшаяся снежная буря заметывала следы, сбивала снежный навес с деревьев и принудила нас укрыться в юрту пережидать ненастье.

Для иллюстрации промысла с обметом позволю себе привести в краткой форме рассказ одного старого соболевщика о неудаче, по возможности сохраняя стиль рассказчика:

— «В те поры аренды еще в Подлемории не было, вольно ходили, от тунгусов в речки вкупались за пятитку (пять руб.), а больше за вино. Угостишь тунгуса вином, а за вино тунгус все отдаст, и промышляешь себе. «Ну, ладно, паря, ходи уж» — скажет тунгус и оленей даст еще, харч затащит в юрту, сам и навьючит. Цены тогда были дешевые: за сквозника давали только 100 р., а здешний заречный и за фунт чая шел. Не то, что теперь. И вот обметали мы мужичка. Просидели в «мягком» месте,— россыпи нет — земляные камни,— три ночи, чаю уже не было, чагу пили, от хлеба одна толчь осталась. Попуститься не охота. Велел я товарищу на юрту сходить за харчем, а сам остался на карауле. Собака у меня была первоосенок, сразу пошла за соболем, тунгуской родовы была сучка. Ушел товарищ, я чаги напился и караулю, трубку курю, берегу. И только это я разулся, хотел уледи посушить, как выскочил соболь и ударил в обмет. Однако собака поспела к соболю, поймала, но плохо взяла: боязна, робка была маленько. Мигом и я добежал в одних чулках к собаке, а соболь извернулся и вцепился собаке в норку (ноздря), но я, жива рука, ухватил соболя и крепко держу. До крови соболь прокусил мне руку, но зуб у него не вредный; пока с собакой я возился, отбирал соболя,— обмет повалили, ну, думаю, куда деваться, однако в руках держу, да и пришла мне в голову зловредная мысль: «однако, думаю, притравлю я собаку, чтобы зарней соболя брала», и тычу я соболя собаке к морде: «ух его, ух его». Собака обозартилась, скачет на меня и выхвати, язва, соболя у меня из рук. Вырвала у меня соболя, а он снова изловчился и ей губу закусил, взвыла она, да и упустила соболя и, на моих глазах, среди бела дня ушел соболь,— обмет–то был повален, затоптал я его... Стою я, сам не свой, и плачу,— никогда такой беды не забыть! — ведь в руках держал. Между тем пришел товарищ, харч принес, повинился я. Соболь был здоровый, головной, черный. Да не воротишь! Вот какое злосчастие было, и долго не было талану в промысле в тот год. Молоденький я в те поры был, зарный, старательный, фартовый и такую беду доспел».

Приведенный рассказ соболевщика лишний раз показывает незастрахованность промышленника от разных случайностей на промысле.

Чтобы закончить описание добывания соболя обметом, приведу выписку из моего дневника о добыче живьем соболя.

«17–го марта 1915 года, вторник, р. Керма, средняя юрта.

Наконец–то, добыли соболя.

Как я и мечтал с осени, постепенно, с каждым днем, теряя надежду на удачу, добыли живьем, целой и невредимой «маточку». Трудно сказать определенно, но, как мне кажется, уже обгонявшуюся, так как гоньба, по–видимому, кончилась,— нет больше оживления в следах соболей.

Мы увязали поняги, как всегда, неизменный груз (2 обмета, немного харчу, фотографический аппарат, котел и чашки, три топора), распределили поровну между Егором, Кешей и мной. Перешли Керму по нашей старой лыжнице и стали подыматься на крутой левый склон пади. Скатились по складке склона вниз, снова в гору, дошли почти до гольца, уже через редкие пихты просвечивала безлесная крупная россыпь под снегом. Ночью, перед рассветом, шел снег. Чудная «перенова» (пороша), идти легко. «Соболько» отбежал немного в сторону и облаивает, Егор вкатывается к собаке и убивает белку. Возвращаясь к нам ломает лыжу. Садимся на покрытый снегом поваленный кедр и, куря трубки, ждем пока лыжа будет починена. Березовые «бычки» бичевой укрепляются поперек излома и лыжа готова. Пошли дальше по косогору. Лесонасаждение — кедр и пихта, в равном составе, при средней полноте, К. до 45, при 10, 15 верш., П. до 40 арш., 5–6 верш. Местами замечается преобладание одной из этих пород, вкраплены одиночные, старые, сухие, дуплистые, с обломленными вершинами почти без сучьев, осины и сосны. Большие редкие камни, возвышающиеся столбами, по местному «бойчи», группы кедрового сланца, придавленные глубоким снегом. Местами под навитым под куст слани снегом видна почти чистая земля, поросшая брусникой и «баданом». Редкие березки. Переход от кедрово–пихтового насаждения к безлесной гольцовой зоне. Начало крупной россыпи, по которой снег залег пятнами, оставив голыми острые вершины скал.

«Соболько» снова облаивает белку ниже и в стороне. Впереди идет Егор, за ним я, за мной Кеша. Егор неожиданно останавливается (а я с хода накатываюсь на него) и рассматривает след, делает шага два вперед и, не видя продолжения совершенно свежего (за минуту до нашего прихода) собольего следа, осматривает высокий осиновый пень и касается его ангурой. Из пня раздается урчание, и слышно, как соболь карабкается внутри пня, взбираясь вверх по продольному дуплу дерева, в отверстие в пне видна сыплющаяся гнилая труха.

Егор сбрасывает понягу и, стоя на лыжах у комля осины, караулит, держа дробовик наготове.

— «Соболь, паря, урчит, эвот. Ах, ты, господи. Тычки скорее. Может, бог даст, успеем обметать».

Кеша и я кидаемся рубить тычки и обставляем ими по кругу возвышающийся на сравнительно чистом месте осиновый пень, где, не переставая, урчит соболь. Впопыхах я изрубил ножем тунгусские «коколды»⁸⁸⁾. Рукавицы, привязанные к рукам, болтаются и попадают под удары ножа.

Я передаю Егору куль с обметом и беру от него дрожащими руками дробовик. Мы не сводим глаз с дыры на пне, через которую ежесекундно может выскочить соболь. В одну дыру в пне засунута ангура, другая заткнута рукавицами, но вся осина в дырьях и неподалеку стоит лохматый кедр, на который с единственного сука осины может перескочить соболь. Егор, всхлипывая, чуть не плача, кидается обметывать.

— «Ах, господи, хоть бы успеть, хоть бы успеть»,— причитает он. Кеша заснеживает, пробивает отопь, рубит слань. Работа кипит во всю. От меня, в аршине расстояния, в пне,— я слышу точно место — не перестает урчать соболь.

«Эвот, эвот»,— кричит Кеша, увидя соболя через дыру в дереве,— соболь на секунду высунул голову.

Концы обмета сведены,— первый вздох облегчения. Я, не сводя глаз с осины, берегу; я стою на лыжах спиной к опасному лохматому кедру, готовый выстрелить и «на лету».

Соболь утихает, перестает урчать и «скрести».

— «Неужели ушла?» — колет меня тревожная мысль. Я не слышу «маточки» (по следу мы уже сразу определили) и боюсь, что соболь спустился вниз по дуплу, в корни и под снегом ушел за обмет.

Спускаю курок и втыкаю ружье в снег. Отхожу от дерева. Пробиваем отопь. Россыпи нет, земля, редкие «земляные камни».

Опасные кедр и пихта, на которые может заскочить соболь, обметаны тоже, причем на одну пихту мы приладили кусок обмета конусом (обмет порезали), завязав на ствол дерева и расправив сеть на аршин над землей на воткнутых в снег вокруг дерева прутьях. Немного успокоились мы, передохнули,— соболь усидел, успели обметать, нет россыпи, только слань, редкие камни, обмет обведен в два полотна, внутренний ряд сети не заснежен, отопь пробита «на совесть». Нет, нет, да скользнет улыбка. Раскуривается первая трубка, рождается робкая надежда на удачу.

Срубаем три невысокие пихты.

Соболь снова начинает ласкать слух своим «бархатным» урчанием.

Хочу запечатлеть обмет и сухой пень, в котором урчит соболь, вывязываю аппарат, но начинает идти снег сплошной белой стеной. Еще бы обметать самый пень, окружить сетью,— пробуем, но обмета уже не хватает.

Снег сразу перестал валить. Отряхиваем обмет и начиняем добывать соболя.

Егор на лыжах у пня постукивает обухом топора по дереву, Кеша же и я стоим на отопи с разных сторон, готовые ловить выскочившего соболя. Соболь, злобно урча, не выскакивает.

Как добыть? Срубить пень у основания нельзя: 15 арш. пень упадет как раз на обмет. Прилаживаем к осине, при помощи двух жердей и кушака, помост, на который взбирается Егор и начинает подрубать пень посередине. «Маточка», встревоженная ударами топора, урчит все время, немного опустившись по дуплу. Соболь, как слышно, находится в пне, как раз над надрубленным местом. Наконец, пень достаточно подрублен. Егор соскакивает и начинает раскачивать осину...

Пень, ломаясь посредине, с треском падает в снег.

Секунду мы стоим, напряженно ожидая увидеть соболя, мелькнувшего к обмету. Егор, что–то кричит нам и наваливается на пень, где остался сидеть соболь. Утопая в снегу, я и Кеша спешим к Егору. Затыкаем пень с двух сторон шапками, кушаками, рукавицами, ветвями. Осталось не заткнутым одно небольшое отверстие, через которое виднеются зеленые злые глаза урчащего и фыркающего на нас соболя. Маточка высовывает лапку из узкого отверстия. Шапка, засунутая в пень, пропихивается по дуплу дальше и соболь оказывается плотно помещенным в 1¹/₂ арш. колоде.

— «Бог дал промысел».

Мы, радостные и счастливые, поздравляем друг друга, садимся в ряд на колоду, курим, блаженствуем. Наконец–то.

Конец пня отрубили, колоду обвязали кулем от сухарей и расположились варить чай. Обмет убрали. Дров нарубили немного из вершины той же сухой осины, в которой добыли соболя. Кеша варил чай, а я и Егор наскоро убирали обмет.

Явился «Соболько» и долго смущенный не мог понять нашей радости, пока не приблизился к стоящей тут же на снегу поодаль от костра привязанной к поняге колоде, откуда раздавалось урчанье соболя. Умная собака стояла над чуркой и прислушивалась. Проголодались мы, проработав целый день, но несколько чашек черненького, кирпичного чая и остатки сухарей быстро восстановили наши силы. Катимся на юрту. Егор тащит на спине колоду с соболем (не меньше 2 пудов весом), а мы, с Кешей пополам — все остальное. Головы повязаны шейными платками. «Соболько» едва поспевает за нами. По пути на юрту промелькнули несколько прежних (1913, 1914 гг.) обметовищ. В одном мосте меня немного задержали несвежие следы соболя у колоды; я разрыл ангурой снег и нашел наполовину съеденного соболем рябчика, съедены голова птицы и часть груди; возможно, что соболь загреб рябчика в снег, чтобы снова вернуться доканчивать свою добычу. От юрты до обметовища версты три.

Прикатившись на юрту, обдумали более удобное для носки и более просторное помещение для соболя.

Егор вырубил из сырого кедра аршинную чурку, расколов ее пополам, выдолбил топором углубления в обеих частях. Получились корыта, которые мы сложили плотно по расколу и, сделав зарубки, крепко обвязали проволокой и веревками. С одной стороны чурки проделано двух–вершковое квадратное отверстие, плотно закрывающееся затычкой–клином. Наверху ножем проковыряли оконце, чтобы соболю было свободно дышать. Внутри настлали мху, надерганного из стены юрты. Когда кончили мастерить первую тюрьму соболю, уже совсем стемнело.

Долго бились, выживая соболя из колоды. «Маточка» устало дышет. Несколько прутьев, искусно закручиваемых в шелковистую шерсть соболя, злой зверек перекусывал. Наконец, после долгих трудов, удалось вытащить соболя из колоды в пустой куль, который был одет на колоду и через который пропускался прут. Соболь вытащен в куль. Я крепко держу через мешок гибкого, изворачивающегося, как змея, зверька. Мешок выворачивается и, наконец, перед нами предстает чудный, полный злобы и жажды свободы, соболь. Егор первым крестится и целует соболя, осторожно тыкаясь в спину. «Ах ты, моя курочка!». Кеша и я (каюсь) следуем его примеру. Старинный обычай соболевщиков, показывающий уважение охотников к драгоценной добыче, результату своего тяжелого труда. Без особых хлопот водворили соболя в новое местожительство. В колоде, где добыли соболя, среди трухи много хороших кедровых орехов, по всей вероятности, собранных кедровками.

Кормлю Керму (мы окрестили соболя по месту добычи) белкой и рябчиками, осторожно вытаскивая затычку и пропихивая в отверстие кусок белки. Соболь сразу хватает, быть может, скорее от злости, чем от голода, но в скорости начинает есть, слышно как соболь, урча, вкусно чавкает. Пою соболя снегом, протыкая куски его через оконце, слышу, как соболь лижет. Чурка с соболем стоит в юрте у стены на холоду, у меня за спиной. Каждый звук–храп спящих товарищей, треск костра, тревожат «маточку», и она злобно урчит. Уже под утро, проснувшись, я услышал, что соболь грызет и царапает чурку около проделанного нами оконца, но, как ни остры его зубы и белые когти, стенки колоды достаточно толсты, и я надеюсь благополучно довести соболя до Сосновки, где, может быть, уже товарищи выписали из Иркутска металлическую сетку, как я просил, уходя на промысел.

Мы все устали. Хлеба осталось на одни сутки. Ноги распухли. Ходить в лесу уже очень трудно — снег рыхлый и мокрый, лыжи проваливаются, по утрам наст от ночных морозов. Трели дятлов, весна. Конец промыслу. Усталые тащимся к морю. Надо пройти с тяжелыми понягами верст тридцать. Вышли к морю. Олени, нанятые мною у тунгуса, везут плохо, тяжело дышат, поминутно останавливаются и жадно едят снег. Приходится, чтобы облегчить нарты, бросить на лед Байкала весь груз, за которым пришлю после. Оставил только чурку с соболем и винтовку. Холодно. Я промок до пояса, переправляясь через образовавшуюся «наледь» на Куркавке. У Кульчи сухие катанки, которые он важно одел и бежит около нарт, понужая оленей; мои же унты совсем замерзли. Чтобы согреться бегу и я. Звезды отражаются в темно–зеленых торосах Байкальского простора. Олени едва тащат легкие нарты».

Соболя, за неимением ничего лучшего, пришлось поместить в запасную железную печку. Через день мы смастерили из двух листов железа, ящика и сеток от прессов для гербария клетку, и «Керма» переведена в нее временно, до постройки подходящего помещения. Выпущенная в наскоро сколоченную клетку, «Керма» грызла, царапала жидкую сетку, бедняжка до крови расцарапала себе нос, но вскоре успокоилась и лихо расправилась с подстреленным воробьем.

Соболью шкурку Баргузинские промышленники снимают чулком — «тулупом», начиная разрез от пятки (ступни) задней ноги и проводя его вдоль по ноге мимо заднего прохода до другой ноги, затем выворачивают шкурку до головы, передние лапки снимаются чулком и шкурка, надрезами ножа у глаз, ушей и губ отделяется; пальцы, коготки остаются при тушке⁸⁹⁾. Тунгусы снимают шкурку, начиная подрезать с головы (от губ), русские же соболевщики — от хвоста.

Снятую, сырую шкурку охотники слегка скоблят ножом и садят на правилку. Правилка представляет из себя специальную лопатку, на которой шкурка «ссаживается» для густоты шерсти соболя. Правилки бывают нескольких видов, сплошные и сквозные, в виде особых щипцов.

Большинство шкурок при съемке растягивают, соболиная же шкурка ссаживается, становясь чуть ли не в половину короче своей нормальной длины и становясь несколько шире. Посадить как следует и высушить шкурку умеет не всякий соболевщик: у иного к этому и руки неспособны. Кроме посадки шкурки, почти каждую, за редким исключением, соболью шкурку, охотники «ладят», и здесь выдаются мастера. Идеалом соболиной шкурки считается возможно темный, доходящий почти до чисто черного, цвет, при блеске, шелковистости, густоте и мягкости пышного меха.

Соболь, вообще зверь чистоплотный, все же носит на себе следы лазания по деревьям, пролезания в дупла, в колоды и т.п. Часто приходится охотникам, ладящим шкурку, вычесывать из шкурки сгустки смолы — «серы», склеивающей пушистый мех соболя. Вычесывается шкурка редким железным гребнем или рядом иголок вставленных в дощечку. Почти всякую шкурку красят. В этом деле некоторые баргузинские соболевщики достигли даже мастерства и выработали определенные способы чернения шкурки.

Качество шкурки соболя определяется довольно грубо.

Шкурку раздувают и смотрят на подшерсток, встряхивают — считается высоким тот соболь, у которого при опрокидывании шкурки шерсть свисает книзу — длинная, шелковистая; мех соболя при сухой мездре «раскалывается», распадаясь на сгибах на две стороны.

При раздуве шкурки промышленники и скупщики различают «нутро» круг подшерстка–пуха и два концентрических кольца шерсти — «подошву» (верхняя часть пуха и нижняя часть ости) и «ость». Подошва всегда более светлого, чем ость цвета, придает общий нежелательный оттенок меху, и вот эту то подошву и стараются соболевщики зачернить.

Высокоценные, «головные», соболя, «сквозники» вовсе не имеют при раздуве меха подошвы; серо–дымчатый с голубоватым оттенком подшерсток (некоторые скупщики говорят «голубая вода») постепенно сменяется длинными, блестящими, шелковистыми, черными волосками ости, придающими всей шкурке почти черный цвет. Соболь сквозник «сизист» (от сизый), говорят промышленники, «как ворон черный». Шкурку чернят сажей, стремясь затемнить подошву и подвести «нутро» под черный цвет ости. Из сухого дерева (осины или березы) выстругивается ножем лопаточка и покрывается на свечке равномерным слоем копоти и нагара, затем этой палкой гладится шкурка по и против шерсти; одной лопатки редко бывает достаточно, чтобы наладить шкурку, но несколько зарядов сажи хорошо чернят соболя. Промышленные не дошли еще до окраски волосков самой ости — «ость сажи не принимает — слизкая»,— да волоски ости у Подлеморского соболя и так достаточно черны; зачернить же подшерсток, вычесать «красный пух» многие соболевщики умеют на славу. Красят соболя и бутылкой, закапчивая последнюю над свечкой, так же как и деревянную лопатку. Чтобы укрепить сажу на подшерстке, соболевщики употребляют простой, но целесообразный способ,— натирают всю шкурку кедровой хвоей. Промышленные говорят, что от кедровой хвои сажа крепко «прилипат» и не сойдет уже при пробе шкурки скупщиком; Натирание окрашенной шкурки кедровыми ветками составляет секрет промышленных и не все это знают.

Пробуют шкурку платком, стеариновой свечкой,— плохо налаженная шкурка соболя сразу оставит черный след на белом платке или свечке. Натертая же кедром шкурка приобретает блеск и противостоит пробе, уступая только, и то не всегда, пробе белой папиросной бумагой.

Конечно, местные скупщики прекрасно знают, что уже из тайги шкурка выходит окрашенной, простыми, но крепкими приемами, но беда не велика,— мездра чистая, белая, соболь на вид прекрасный и можно вполне сбыть шкурку дальше; заслуженная слава баргузинских соболей давно установлена. Правда, некоторые скупщики отмывают шкурку в холодной воде мылом, дают пересаживать⁹⁰⁾, но в большинстве баргузинский соболь выходит от скупщиков в том виде, как его сдают охотники купцам, не выделанный, ссаженный и почти весь уже черненый охотниками.

Соболью шкурку охотники и пушнинники держат в темноте, заворачивая в черный платок. Мне говорил один местный купец пушнинник, что он видел где–то в большом городе в витрине магазина мехов связки собольих шкурок, в которые через стекло окна било яркое солнце: «Вот, добро пропадает, все выгорят». Свойство шкурки выцветать учитывают скупщики; говорят, что даже добытых год тому назад, тщательно хранимых, соболей можно отличить от нынешних, так как на концах ости соболей добычи прошлого года бывает заметен красноватый (бурый) налет.

Подгорловое пятно, вовсе необязательное для всех баргузинских соболей, обычно представлено слабыми небольшими пятнами, расположенными иногда подковой, иногда треугольником,— оно также со временем выцветает, почти сливаясь с значительно более светлым, иногда беловатым окрасом головы соболя.

Хвост собольей шкурки часто бывает чернее самого меха; шутя иногда охотники предлагают купить шкурку по хвосту, но скупщик всегда долго трясет, раздувает и осматривает соболя, прежде чем предложить промышленному за шкурку цену.

В Баргузине пользуется успехом рассказ о том, как один местный купец как–то купил вместо соболя кошку, за которую заплатил чуть ли не двести рублей. Все симпатии местных людей, конечно, на стороне ловкого промышленного, сумевшего на этот раз обойти опытного скупщика.

В шкурке «подходящего» кота были искусно пришиты голова, лапки и хвост. Соболь был добыт в ловушку и спинка зверька была попорчена кедровками и мышами; поэтому, чтобы не пропали даром голова, лапки и хвост и пришлось сдобрить соболя котом. Пострадавший на этот (единственный) раз купец, понятно решительно отрицает происшедший случай.

Мех соболя достигает полной пышности в середине зимы (в середине января), после чего, по словам пушнинников, в качество шкурки наступает некоторый перелом, шерсть становится менее прочной и теряет зимний блеск.

За добытых даже ранней весной соболей, скупщики платят охотникам много дешевле, иногда на половину против зимних цен; нужно ли добавлять, что купленные по дешевке эти собольи шкурки сбываются с очередными партиями пушнины по полной цене.

Так называемая седина собольей шкурки, т.е. вкрапленные в мех отдельные белые волоски ости и подшерстка, встречается часто и у «Подлеморского» соболя, но ценности шкурки не поднимает. Местные купцы говорили мне, что седых соболей ценят только в России. За границей же, куда главным образом уходят соболиные высокоценные шкурки, предпочитаются равномерно окрашенные, возможно темные и пышные.

Качество шкурки Подлеморского соболя, т.е. темнота, пышность, шелковистость меха непостоянны. Замечено, что в южной части Подлеморья, именно по рекам Большой и Малой Черемшанам и по р. Кудалды добываются почти исключительно первосортные соболя; севернее же р. Сосновки и по этой последней попадаются соболя и не такого темного окраса. Трудно определенно объяснить причину этого явления, можно только отметить разницу в характере местности. По р. Ширильды высокоценных темных соболей не добывается вовсе, по рекам Томпе, Шангнанды и Кабаньей при среднем качестве собольего меха уже часто случается охотникам добывать головных соболей.

У местных скупщиков и промышленников установилось, как правило мнение, что главный выход головных шкурок поступает из южных рек района.

Охотники говорят, что чем чернее лес, тем чернее и соболь.

Насаждение по р. Ширильды подтверждает это наблюдение соболевщиков, обитание же высокоценных соболей по р. Кудалды, где вообще мало леса и почти нет значительных пространств «чернолесья» (могучего темного кедровника) лишает приведенный взгляд промышленников безусловной устойчивости. Искать причину различия по рекам качества соболей в влиянии пищи на окрас шкурки почти не приходится, так как в этой области хоть сколько–нибудь значительной по районной разнице мы не наблюдаем.

При решении этого темного вопроса, придется принять во внимание ту общую сумму явлений оправы, в которую заключен соболь в Прибайкальской тайге, где, по всей вероятности, и распределение света в зависимости от рельефа местности и характера растительности может повлиять на окраску соболя, а одновременно также и другие факторы каменистой высокогорной тайги, на которой мы видим значительное влияние громадного водного пространства Байкала. Существует мнение, что в холодных странах с континентальным климатом, при резких различиях температурных крайностей, меха животных отличаются темнотой и пышностью. В Подлеморье, где кривая годовой температуры от короткого жаркого лета спускается в течение долгой зимы к жестоким 40° морозам, мы видим подтверждение этого мнения, так как кроме соболя и другие представители местной фауны, напр. медведь, белка, лисица, тарбаган отличаются темнотой окраски и пышностью меха⁹¹⁾.

По восточному склону Баргузинского хребта, по мнению местных людей, и это, как видно, и на самом деле так, соболь вовсе не держится; пересекая поперек хребет, охотники не находят на восточном склоне соболиных следов, и весь промысел соболя протекает исключительно по западному склону хребта, обращенному к Байкалу. За рекою Баргузином, на восток за Баргузинскою степью, соболь, в тех местах, где еще зверек сохранился, напр. по притокам Баргузина — Ине, Сувокикану, Уланбурге, Гусихе и др. — совершенно иного окраса и качества: значительно светлее и грубее Прибайкальского, и никогда не достигает цены Подлеморского соболя. К сожалению, мне не пришлось посетить места обитания этого «заречного» соболя, но, по словам соболевщиков, местность на восток от р. Баргузина «отменна» от Подлеморья, рельеф мягче, мало зарослей кедрового сланца, мало россыпей, в насаждении значительную примесь составляют лиственные породы, склоны не так круты, места не так «убойны», как у Байкала и проч. В коллекции соболиных шкурок экспедиции имеется один экземпляр соболя, добытого по р. Ямбую (приток р. Турки), резко отличающийся в худую сторону от «Подлеморских» соболей.

Промышленники говорят, что самый плохой «Подлеморский» все же лучше «заречного», а если мы вспомним цену первого (300–400 р.) в последние годы и сравним ее с ценой второго (от 25 до 100), то разница качества этих шкурок станет еще ясней. Отсюда понятно, что все стремления местных промышленников направлены в Подлеморье, «заречного» же соболя промышляют мало и не так интенсивно.

Баргузинский соболь высокоценный сорт, мех которого расценивается на рынке в 100%, лучше, темнее, нежнее и пышнее соболей всех других местностей Сибири⁹²⁾. Таково мнение пушников, с которыми приходилось беседовать, и таково мое личное впечатление, полученное от просмотра коллекции собольих шкурок из разных мест Сибири в Зоологическом Музее Российской Академии Наук.

Шкурка «Подлеморского» соболя, на грубый взгляд, без детальных обмеров шерсти и без исследования густоты, блеска, толщины волосков драгоценного меха и проч. существенно отличается от пересмотренных шкурок.

Источник: Верхнеудинск–Ленинград, Издание Госплана БМАССР, 1926 г.