Глава VI

Население Баргузинского уезда, в его отношении к соболиному промыслу

7. Статистико–экономический очерк быта тунгусов

Тунгусы объединенного Подлеморско–Шемагирского и Киндигирского рода, как и многие другие сибирские туземцы, постепенно уменьшались в своей численности и в 1914 и 1915 гг. состояли всего лишь из 19 семейств (68 человек).

Строго говоря, многие из этих семейств с натяжкой могут быть названы тунгусами, так как в их жилах часто течет не больше половины, а иногда и четверть тунгусской крови. Есть тунгусы, только потому считающиеся таковыми, что их бабка была тунгуска. Приписаться к Шемагирскому роду стремился всякий, имеющий к тому какую–либо возможность, потому что это, как увидим ниже, давало значительные материальные выгоды. Этой же выгодой объясняются нередко встречавшиеся браки между тунгусами и русскими девушками, в то время как мне неизвестно ни одного случая женитьбы русского на тунгуске. Дело в том, что русская, вышедшая замуж за тунгуса, получала на свою долю пай из доходов рода. В случае смерти мужа, не только она сама сохраняла свой пай, но и все ее дети, хотя бы рожденные несколько лет спустя после смерти мужа, получали свои личные паи и приписывались к роду. Тунгуска же, выходя замуж за кого–либо не из своего рода, теряла права на пай. Чтобы обойти это и не лишиться выгод принадлежности к роду, тунгуски в таких случаях обходились без формального брака. Тогда и они сами и их дети получали паи наравне с коренными тунгусами.

Выгода же принадлежности к Подлеморско–Шемагирскому роду заключалась в том, что в пользовании этого рода находились обширные охотничьи угодья.

В былые времена, по долинам рек Прибайкалья отдельными семьями бродили тунгусы Подлеморско–Шемагирского рода. Во время работ экспедиции большая их часть жила почти оседло в поселке Сосновка, расположенном на берегу Байкала при впадении в него р. Кудалды. Этот поселок являлся тунгусским центром. Здесь, кроме нескольких зимовий, находилась церковь, родовое управление тунгусов с общественным магазином, маяк. Здесь же летом останавливался пароход, на котором тунгусы часто сбывали продукты промысла.

По–видимому, как остаток прежней бродячей жизни, среди тунгусов сохранился способ распределения угодий между отдельными семьями. Каждая семья владела какой–нибудь рекой. Участки угодий, находившиеся в пользовании отдельных семей, были далеко не равноценны как по величине площади, так и по количеству добываемого в них зверя. Однако на этой почве не возникало недоразумений, так как тунгусы эксплоатировали свои угодья большей частью сообща, и вырученные деньги поступали в общественный капитал. Только в тех случаях, когда семья жила отдельно от рода и предпочитала самостоятельно тем или иным способом эксплоатировать предоставленный ей участок, право пользования хорошей соболиной речкой играло существенную роль. Среди Шемагирских тунгусов было 5 таких семей (24 человека), временно оседло проживавших в Баргузинской долине. Для них угодья были выделены на суглане, и часто семья получала совсем не ту речку, в которой охотились отец и деды.

Использовать своими силами всю находящуюся в их пользовании территорию тунгусы, вследствие своей малочисленности не были в состоянии и давно уже стали извлекать выгоду из угодий путем сдачи их в аренду.

В аренду сдавались почти все речки. Для себя тунгусы оставляли обычно лишь р. Кудалды, в которой, по постановлению суглана, могли охотиться 4 человека (три тунгуса и писарь родового управления, пользовавшийся правом иметь одно ружье в этой речке). Кроме того, в договорах с арендаторами обусловливалось, что в некоторых из арендуемых ими речек должно быть допущено известное число охотников тунгусов (обыкновенно 2–3 человека).

Насколько сравнительно незначительная территория была достаточна для использования ее в целях соболиного промысла личными силами тунгусов, видно из сопоставления следующих цифр. В 1910 г. в угодья Шемагирского рода по приговору предполагалось пустить 110 русских промышленников, для себя же тунгусы оставляли лишь 11 ружей. В 1912 г., как видно из торгового листа по сдаче в аренду тунгусских речек, в 20 речках сдавалось 94 ружья, из них, как и в 1910 г., для тунгусов оставлено 11. Остальные три реки, не упоминаемые в торговом листе, эксплоатировались, очевидно, владельцами и, вероятно, тоже путем сдачи в аренду. Возможно, что р. Кудалды была оставлена для охоты личными силами; тогда к приведенной выше цифре нужно прибавить 3, т.е. всего промышлявших тунгусов могло быть 14. Едва ли эта цифра уменьшена, так как тунгусов, способных промышлять, в Шемагирском роде было всего лишь 16. Но нужно сказать, что среди них можно указать лиц, ни разу не ходивших на соболиный промысел. Последнее вполне понятно: обеспеченный на вырученные за аренду деньги всем нужным, тунгус шел в тайгу, подчиняясь не столько необходимости, сколько врожденному инстинкту охотника. Арендная плата позволяла не только содержать Родовое Управление, закупать в общественный магазин все необходимые жизненные припасы, платить ясачную подать, получать ежегодно безвозвратную ссуду, но и откладывать некоторую сумму в запасный капитал. Этот капитал к 1 января 1913 г. был равен 37.065 руб. 25 коп¹⁸¹⁾.

По мере того, как росли цены на соболя, поднималась и арендная плата на речки. За последние 5 лет до издания закона о трехлетнем запрете охоты на соболя доходы тунгусов от сдачи в аренду охотничьих угодий выразились в следующих цифрах:

В 1908 г.	5.113 р. 50 к.
« 1909 «	7.350 р. 00 к.
« 1910 «	11.756 р. 50 к.
« 1911 «	15.759 р. 50 к.
« 1912 «	10.711 р. 00 к.

Ежегодные расходы тунгусов:

Содержание Род. Упр. и жалование писарю	900–940 р.
Ясак	41 р. 40 к.
На закупку в общ. магазин	3.000–3.500 р.

Ежегодно суглан определял величину пая и число их, т.е. устанавливал, чего и сколько нужно купить в общественный магазин для платной раздачи тунгусам. Соответствующий приговор направлялся инородческому начальнику и по утверждении приводился в исполнение.

Каждый тунгус и тунгуска, достигшие 18 лет, получали полный пай, подросток от 12 лет — ¹/₂ пая. Чтобы показать насколько магазин обеспечивал тунгуса, я позволяю себе привести пай, полученный на 1914 г.

Муки ржаной	20 пуд.
« пшеничной (крупчатки)	3 «
Сушек	30 фунт.
Масла скоромн.	30 «
Сахару	15 «
Соли	20 «
Мыла	6 «
Керосину	3/4 ведра на юрту
Свеч	2 фунт.
Махорки	10 «
Чаю байхового	12 «
« кирпичного	6 кирпичей
Сукна	41/2 арш.
Бумазеи	16 «
Трико	12 «
Ситцу	26 «
Бязи	25 «
Дабы (материя)	7 «
Платков головных	4
Кожа	1
Спичек	20 пачек
Чашек деревян.	2
Ложек «	2
Стаканов	2
Блюдца	2
Иголок	1 пачка
Ведро	1
Ниток серых	3 фунта
« катковых	20 дюж.
Веревки сетовой	2

Кроме того, для раздачи по усмотрению шуленги (старосты) было выписано:

Пороху	2 пуд. 4 ф.
Свинцу	5 пуд. 10 ф.
Дроби	1 пуд. 20 ф.
Пистонов для шомпольн. ружей	10 коробок
Пистонов для бердана	42 коробки
Котлов	15
Фуражек	20
Пуговиц	10 дюж.

В предыдущие годы пай был приблизительно такой же. Однако такой пай не удовлетворял тунгусов, и ежегодно к инородческому начальнику поступали приговоры с просьбой выдать безвозвратную ссуду из запасного капитала.

Такой ссуды было выдано:

В 1910 г.	745 р.
« 1911 «	770 р.
« 1912 «	370 р.
« 1913 «	450 р.

Ссуда делилась между тунгусами пропорционально числу получаемых семьей паев.

К перечисленным ресурсам нужно добавить еще доход тунгусов от личного промысла. Этот доход был очень непостоянным, что объясняется тунгусской ленью и деморализующим влиянием общественного магазина, сделавшего исконный промысел не главным средством существования, а лишь подспорьем, вернее, средством добыть лишние деньги на водку. Как мне удалось установить расспросным путем, выручено на добытых соболях на одного промышленника–тунгуса в среднем:

В 1910 г.	435 р.182)
« 1911 «	800 р.
« 1912 «	180 р.

Конечно, не каждому удавалось добыть соболя, но выручка отдельных тунгусов иногда доходила до 1.500 руб. в сезон (Захар Цивилев в 1908 г.).

Доход от промысла другого зверя был значительно меньше. В 1913 г. колебался, в зависимости от удачи и способностей, между 17 и 162 руб. и был в среднем равен 76 руб. 30 коп. на охотника, не считая шкур, оставшихся охотнику, и добытого мяса.

Получая все необходимое из магазина и вдобавок еще ссуду, зарабатывая личным промыслом, платя ясака лишь 41 руб. 40 коп. со всего рода и не неся многих других повинностей (квартирной, дорожной и проч.), тунгусы могли бы, казалось, жить безбедно. На самом деле этого не наблюдалось. Такое странное на первый взгляд явление объяснялось страстью к вину, ленью и беспечностью тунгусов и беззастенчивой эксплоатацией со стороны русского населения, умело пользовавшегося в целях своей выгоды слабыми сторонами этих туземцев.

Из указанных причин на первое место надо поставить пьянство. Эта болезненная слабость самым губительным образом отзывалась на благосостоянии тунгусов. Водка попадала к ним зимой через русских охотников, скупщиков и рыболовов, летом ее привозил пароход. К его приходу тунгусы старались быть в Сосновке, часто бросая для этого промысел в самое горячее и удобное время. На борту спешно и за бесценок продавались едущим с этой целью скупщикам панты, нерпичьи шкуры и жир, шкурки тарбаганов, оленя и пр. Высокая цена водки, доходившая после закрытия винной монополии до 5 руб. бутылка, не останавливала тунгусов. На водку же переводилась значительная часть пая, полученного из общественного магазина; тунгус сбывал случайным покупателям чай, масло, нитки, материю, словом — почти все, что может найти сбыт, и по цене значительно ниже действительной. Я знаю, например, когда за бутылку водки тунгус отдал 7 арш. трико¹⁸³⁾.

Всякая сделка с тунгусом обычно начиналась с угощения и захмелевший продавец очень быстро шел на уступки. В качестве иллюстрации привожу один факт. Как–то два тунгуса добыли хорошего соболя. Обрадованные предстоящей возможностью выпить, они поспешно спустились к Сосновке, не успев даже снять шкурки. Писарь родового управления¹⁸⁴⁾ начал торговать соболя и, как водится, прежде всего поставил водки. Тунгусы, запросившие сначала за шкурку 500 руб., скоро уступили и сделка была заключена на 250 руб. На следующий же день писарь отправился в г. Баргузин, где соболь был продан уже за 600 руб. Приведенный случай был, к сожалению, самым заурядным местным явлением.

Нужно отметить, что тунгусы могут обходиться без водки. По крайней мере, в зиму 1914–1915 г., когда в Подлеморье почти не было водки, тунгусы прекрасно обходились без нее.

При таком отношении к паю, его обычно хватало лишь на полгода и к январю у большинства, в общественном магазине, ничего не оставалось, кроме ржаной муки.

На одной муке прожить, конечно, трудно, и тунгус тем или иным способом начинал приобретать то, что ему казалось нужным. Желающие «выручить» обыкновенно находились. Тунгусов снабжают обыкновенно скупщики пушнины, писарь родового управления, иногда русские промышленники. Покупались чай, сахар, спички, табак и проч. мелочь. Товар сбывался не первосортный, лежалый, по очень высокой цене, и тунгус за какой–нибудь кирпич чаю, который он сам летом продал за 20 коп., платил рубль и больше. Наличных денег большею частью не бывало; белка — результат осеннего промысла, к этому времени обычно сбывалась, соболь попадался редко и тунгусу приходилось прибегать к кредиту.

Взять в долг готов всякий тунгус, но не всякому дают. Кредитуют надежных плательщиков и почти исключительно товаром. Особенно охотно дают тем,, которые известны как мало–мальски опытные промышленники, рассчитывая, в случае поимки соболя, вернуть долг с лихвою. Этим объясняется то, что долги имеют тунгусы сравнительно более обеспеченные, и сумма долга тем выше, чем зажиточнее тунгус. Долги платятся большею частью мехами, наличными деньгами реже. Разумеется меха оцениваются кредитором ниже их действительной стоимости. Сами тунгусы к долгу относятся удивительно легкомысленно. Выясняя задолженность, мне иногда приходилось удовлетворяться лишь приблизительными цифрами, так как тунгус знает только, кому он должен, и не может сказать точной суммы, наивно заявляя, что у него, т.е. у кредитора это записано. На почве такого легковерия возможно, конечно, всякое злоупотребление.

Размеры долга отдельных лиц колебались между 15 и 200 рублями. Общая задолженность Шемагирского рода в 1913 году была равна 580 руб. В 1913 г. долгов было погашено на 467 рублей. Таким образом, несмотря на отсутствие соболиного промысла платежная способность тунгусов была очень высока. Объяснялось это по–моему, тем, что после соболиного запрета от тунгусов отхлынули мелкие дельцы, державшие их в экономической зависимости, а вместе с их исчезновением главное орудие эксплоатации — водка стала проникать в Подлеморье в значительно меньшем количестве.

Действительно, в то время, как среди кредиторов до 1913 г. встречается целая группа фамилий, в 1913 г. тунгусов кредитовал почти исключительно писарь родового управления. За указанный год тунгусы перебрали у него 225 руб. товаром и лишь 25 руб. наличными. Кроме писаря, в качестве кредитора 1913 года было указано только одно лицо, тоже бывшее ранее писарем родового управления, снабдившее одного тунгуса на 10 руб. товаром. В общем задолженность к 1914 г. была равна 290 руб., и таким образом, соболиный запрет с этой стороны на тунгусах отразился благотворно, что объясняется большей осторожностью обычных кредиторов при выдаче ссуд, ввиду затруднительности, при наличии запрета, вернуть эту ссуду с обычным избытком.

Так же легкомысленно, как к долгу или паю из общественного магазина, тунгус относится и к наличным деньгам. Последние, по крайней мере, в значительном количестве у него бывают редко, но, как я уже говорил, бывали случаи, что тунгус после удачной охоты на соболя получал до 1500 рублей. Я пытался узнать, на что тратились такие деньги, и ни разу не получил сколько–нибудь удовлетворительного ответа. Тунгус сам не помнит, когда и где он их истратил. Но, если принять во внимание, что каждой продаже соболя неизменно сопутствует пьянство, станет очевидным, что деньги, тем или иным путем и, главным образом, при помощи водки, перешли в руки тех же мелких дельцов, постоянно собиравших с тунгусов обильную дань. При таких условиях получавшаяся ежегодно весной ссуда из запасного капитала, не могла, конечно, поправить дела и расходовалась так же бестолково, как и другие получки тунгусов.

Между прочим, любопытно отметить, что, начиная с 1912 г., несмотря на запрещение охоты на соболя, сумма этой ссуды значительно сократилась: в 1910 и 11 гг. — 745 и 770 руб.; в 1912 и 1913 гг. — 370 и 450 руб.

Это сокращение сделано, вероятно, по инициативе инородческого начальника в целях экономии тунгусских денег и свидетельствует не о сокращении потребностей, а о том, что до 1912 года тунгусы получали значительно больше того, что необходимо для удовлетворения их нормальных потребностей. По крайней мере, как мне приходилось наблюдать самому и выяснить из расспросов, после 1912 года тунгусы жили ничуть не хуже, чем раньше. Водки, пожалуй, пили меньше, а в карты играли с прежним азартом. Последняя страсть среди тунгусов развита довольно сильно и в осенние, и зимние вечера являлась обычным препровождением времени. И в этом случае в барышах, большею частью остаются русские партнеры тунгусов. Разумеется, учесть этот «расход» нет возможности, но по–видимому, для бюджета тунгуса он все–таки чувствителен. Знаю, например, что в 1914 г. проезжий рыбак за вечер выиграл с тунгусов, кроме мелочи деньгами, 2 пуда хлеба и 25 беличьих шкурок.

Среди причин, пагубно влияющих на благосостояние тунгусов, я, между прочим, указывал на их лень. Странно было бы останавливаться на этой черте характера, свойственной вообще народностям примитивной культуры, если бы у тунгусов Шемагирского рода эта черта не была развита настолько сильно, что ее влияние положительно нельзя игнорировать, тем более, что это влияние захватило главное, исконное занятие — промысловую охоту. Объясняется это, конечно, обеспеченным положением тунгусов, доведшим их до того, что большинство Шемагирских тунгусов, несмотря на постоянную жизнь в лесу и отсутствие другого дела, как охотники промышленники, стояли ниже русских крестьян, занимающихся промыслом лишь зимой, в свободное от сельскохозяйственных работ время. Дело дошло до того, что промышленники не принимали к себе в артели тунгусов, делая исключение для 2–3 лиц, потому что тунгус и дров не нарубит достаточно, и в лес идет неохотно, и при всяком случае старается спуститься к Байкалу отдыхать,— соболиный же промысел требует постоянного напряженного труда. Даже возможность такой ценной добычи, как соболь, не всегда может преодолеть тунгусскую лень. За последние три года до соболиного запрета тунгусы, сдавая в аренду угодья, оставляли для личной охоты 11 паев, охотилось же, как устанавливается опросными статистическими бланками, не больше половины этого числа. Остальные, очевидно, ограничились только заявлением на суглане о своем намерении промышлять, когда же пришло время идти в лес, предпочли просидеть дома. Насколько тунгусы ленивы как промышленники, видно хотя бы из количества их охотничьего инвентаря. На весь Шемагирский род имелся лишь один плохой соболиный обмет; капканами владели только 4 человека. Такое убожество нельзя объяснить недостатком средств, так как обмет стоит 10–12 руб., капкан 30 коп., а такие деньги тунгус при желании всегда может уделить из своего бюджета. Просто считали лишним обзаводиться этим, тем более, что среди Шемагирцев насчитывалось лишь 10 человек, которые когда–либо ходили на соболиный промысел, но из них далеко не всякий ходил каждый год.

Будь тунгусы менее обеспечены и более прилежны, охотничий промысел занимал бы у них все время и давал бы гораздо больше. Охота в Подлеморье с небольшими перерывами продолжается круглый год. В первой половине сентября бывает «рев» изюбря; в конце сентября начинается белковье, которое продолжается до глубокого снега; с октября и до конца марта соболиный промысел (так было до установления сроков охоты на соболя); с апреля и до первых чисел июня — нерповье; со второй половины мая и числа до 10 июля — добыча пантов; с конца июля и до сентября — тарбаганий промысел. Таким образом тунгус всю свою жизнь мог бы проводить на охоте. На самом деле это занятие отнимает у него сравнительно мало времени. Выходят в тайгу нечасто и ненадолго. Летом, к приходу каждого парохода тунгус обязательно спускается из лесу на берег в надежде достать водки. Промышляют где–нибудь недалеко от дома. Вследствие этого тарбаган например, вблизи Сосновки, местами почти совсем выбит. Есть, правда, исключения. Это тунгусы, живущие с семьями не в Сосновке, а вдали от рода. Они больше уделяют времени промыслу, выручают с него больше других, лучше знают повадки зверя и приемы охоты; у них больше голов оленей, почти не переводится дичина; часто шкуры оставляются себе, а не идут на продажу. Но таких тунгусов лишь два–три человека.

Как–то перед одним из тунгусов я начал развивать выгоды изюбреводства. Собеседник флегматично соглашался со мной, но когда я предложил ему заняться этим промыслом, он категорически отказался. На вопрос, почему, я услышал характерный ответ: «работать нужно». Это было сказано таким тоном, будто в необходимости работать заключается неодолимое препятствие.

Когда летом 1914 г. пароход привез припасы для общественного магазина, они были сложены на берегу Байкала. Чтобы перенести их в магазин, многие тунгусы наняли человека, взявшего с них за это четвертую часть годового запаса ржаной муки. Та же история повторилась и в 1915 году, и один случайно бывший здесь крестьянин в полчаса заработал таким образом 4 куля (20 пуд.) ржаной муки. От берега до магазина саженей 35–40.

Та же лень и неподвижность мешала тунгусам пользоваться рыбными богатствами Байкала. Только два человека из всего рода имели мало–мальски сносные сети и, как мне сообщил один из них, пойманной осенью рыбы его семье хватало до января. Остальные предпочитают продавать русским рыбакам свою долю сетовой пряжи и веревок, аккуратно каждый год выписывавшихся для тунгусов в общественный магазин.

Что рыболовство в этих местах выгодно, видно хотя бы из того, что русские и буряты приезжали рыбачить, делая по 200–300 верст. Сосновка старое неводное место. Писаря родового управления и местный смотритель маяка занимались рыбной ловлей и находили это для себя выгодным. Как мне говорил один русский рыбак, всегда можно заработать рублей триста в лето и кормиться самому. Если же принять во внимание, что рыбная ловля на Байкале продолжается почти круглый год, смело можно сказать, что тунгусы, будь они более энергичны, могли бы существовать одним рыболовством. Очевидно, они сами понимают значение находящихся у них под боком рыбных богатств, но по–видимому, предпочли бы извлекать из них выгоду более легким способом, без затраты личного труда. Об этом свидетельствует хотя бы возбужденное тунгусами в 1889 году ходатайство о праве сдавать в аренду для рыбной ловли воды Байкала, прилегающие к их территории.

Подлеморско–Шемагирский род тунгусов официально относился к бродячим. По существу это было не совсем правильно, так как налицо имеются несомненные признаки оседлости. В настоящее время прежняя переносная юрта почти совсем вытеснена зимовьем. Первое тунгусское зимовье, как первый признак оседлости, появилось лет 16 назад и во время работ экспедиции все тунгусы, по крайней мере, в холодное время года проводили в зимовьях,— бревенчатых строениях, напоминающих крестьянские избы. Главное отличие от изб — отсутствие русской печи. Последняя, пожалуй, для тунгуса лишняя, так как тунгуски до сих пор не умеют печь хлеб, предпочитая за выпечку платить жене писаря родового управления или жене смотрителя маяка. Для отопления же и нехитрой стряпни служит небольшая железная печь. В зимовьях, построенных в тайге, вместо обычных лавок вдоль стен, устраиваются нары и окна делаются без рам, вершков 8 длины и 6 вышины. Среди тунгусских жилищ есть две настоящие избы, отличающиеся от изб русской деревни только отсутствием надворных построек. Нужно, однако, сказать, что хозяева их скорее русские, тем тунгусы, и лишь приписаны к Шемагирскому роду. Владеет зимовьем иногда одна семья, чаще же две семьи являются совладельцами. Если зимовье ставится где–нибудь в тайге, тунгус при его постройке обходится своими силами, и тогда оно ему стоит очень дешево, зимовья же в поселке Сосновка строились русскими плотниками и стоили владельцам рублей 50–60. В этом поселке поставлено 6 тунгусских зимовий. Кроме того, 2 зимовья есть на р. Одороченке, верстах в 5 от Сосновки, одно на р. Большой, верстах в 50 и одно на р. Шангнанды, верстах в 100.

Юрта еще сохранилась у многих тунгусов, но в настоящее время служит лишь летним жилищем. Устройство ее очень просто: поставленные конусом и скрепленные вершковые жерди обтягиваются с боков выделанными особым способом полосами бересты, кусками брезента, шкурами. Вверху оставляется отверстие для дыма. Диаметр основания такого конуса и его вышина равны, приблизительно, саженям двум. При перекочевках остов юрты бросается, а покрышка навьючивается на оленя.

Раньше все Шемагирцы жили в юртах и кочевали на оленях с семьями по всему Подлеморью и за его пределами. Теперь кочуют лишь две–три семьи в июле–августе, в течение одного, полутора месяцев во время тарбаганьего промысла. Остальные тунгусы или ставят юрты в самом поселке или чаще откочевывают от него версты на 3 на 5 и селятся летом около устьев рр. Сосновки и Одороченки. Есть и такие, которые все лето проводят в зимовье. Откочевывать к устьям указанных рек тунгусов заставляют олени, так как около поселка мало корма.

Оленеводство сейчас сильно упало и от обширных когда–то стад осталось очень немного. Объясняется это бывшей несколько лет назад эпизоотией. Стада восстановляются медленно, и в 1913 году на весь род было лишь 87 голов, из них 22 теленка. Оленями владело только 6 семейств. Самое большое число голов на семью было равно 25. В том же году резали 9 оленей, одного задрал медведь, 3 пропало без вести.

Олень, пожалуй, единственное животное, если не считать собаки, которое может вестись у тунгусов. Находясь круглый год на подножном корму, он почти не требует никаких забот. Зимой, раз в месяц или даже в два месяца, олени являются к хозяину и, получив немного соли, снова направляются в тайгу; летом, если нужно оленей удержать около себя, тунгус разводит для них дымокур в защиту от комаров и мошек. Этим, кажется, и ограничиваются все заботы о них.

При таком незначительном количестве оленей, получает от них тунгус немного. Одного, реже двух или трех, в год режут. Мясо, конечно, съедается, шкура большею частью употребляется в качестве постели, реже продается какому–нибудь случайному покупателю за рубль, полтора. Камысы, т.е. шкура с ног, идет на выделку зимней обуви и на подбивку лыж.

Все до сих пор сказанное относится к тунгусам Шемагирского рода, постоянно проживающим в Подлеморье. Но, как я уже говорил выше, есть еще 5 семей из этого рода, временно оседло живущих среди русских крестьян в Баргузинской долине. Эти семьи, кроме одной, ничего не получали из тунгусского общественного магазина, так как принадлежащие им угодья эксплоатируют сами, независимо от рода.

Мне удалось опросить 4 таких семьи. Все эти тунгусы, кроме одного, не чисто тунгусского происхождения и у всех у них замечается некоторое стремление к сельско–хозяйственному труду. С одним из них и его хозяйством я хорошо знаком, так как этот тунгус был проводником в Баргузинской партии.

Лето он проводит как русский крестьянин, т.е. пашет, сеет, косит. Под пашню снимает в своем селе 2¹/₃ десятины и 10 десятин берет на стороне под сенокос. С этой земли он, в 1913 году, снял: 60 пуд. ядрицы и по 30 пуд. пшеницы, овса и ячменя; сена накосил около 1000 пудов. Летом, кроме того, иногда ловит рыбу в р. Баргузине, реже на Байкале. Рыба эта обыкновенно остается дома для пропитания семьи. Рабочих не нанимает, так как под его руководством работает вдова крестьянина, у которой он живет и ее два сына.

Из живого инвентаря имеет: 2 лошади, 3 коровы, 3 овцы, 2 свиньи.

Зимой промышляет охотой. Как принадлежащий к Шемагирскому роду, он пользуется правом иметь 4 ружья в одной из речек. Иp них 2 ружья он продает за 160 руб. в год, охотится сам и одно ружье сдает «из половины». Последнее, вместе с личным соболиным промыслом, дает ему 300–350 руб. в год. Кроме соболиного промысла занимается также добычей других зверей. Такой охотой в 1913 году заработал 150 руб.

В общем, похож, скорее, на деловитого русского крестьянина, чем на тунгуса.

Другие оседлые тунгусы Шемагирского рода не производят такого впечатления зажиточности. Правда, во главе лишь одной семьи стоит вполне работоспособный мужчина, из двух же других одна состоит из вдовы с ее взрослой дочерью, другая из 64–летнего старика с его 16–летним внуком. Одна из этих семей, как раз та, в которой есть работоспособный мужчина, получает 2 пая из тунгусского магазина и кой что подрабатывает к этому различной поденной работой; другие же две семьи живут сейчас исключительно своим трудом, нанимаясь неводить на тони, в прислуги или большею частью помогая крестьянам в сельско–хозяйственных работах.

До соболиного запрета, принадлежащие семьям угодья давали 100–150 в год, что служило, конечно, хорошим подспорьем: с прекращением же соболиного промысла материальное положение этих семей значительно ухудшилось.

Источник: Верхнеудинск–Ленинград, Издание Госплана БМАССР, 1926 г.