Предварительное сообщение о поездке на Байкал летом 1899 года

29 Мая я приехал в Иркутск, пробыл там 3 дня и 2–го июня двинулся в Листвиничное. До Листвиничнаго я ехал на лошадях. Движение было настолько велико, что эти 61 версту, на которыя Листвиничное отстоит от Иркутска, мне пришлось проехать 23 часа, несмотря на открытое предписание, выданное мне местным военным губернатором.

Дорога от Иркутска до Листвиничнаго — хорошая, ровная; извиваясь широкой лентой она тянется вдоль праваго берега Ангары, то и дело поднимаясь или спускаясь с небольших горок. Виды довольно однообразны, глаз как–то утомляется; лошади бегут ровно, Вас начинает укачивать, а тут еще монотонный звон колокольчиков — необходимых спутников всех сибирских путешественников. Вы coвсем начинаете задремывать. Но вот Никольское; на Вас пахнуло свежим ветерком, и Вы несколько оживились. Ямщик оборачивается и говорит: «Барин, море открылось» и, если Вы въезжаете в Никольское в тихий, ясный день, на закате или восходе солнца, как мне не раз приходилось, Вы поражаетесь красотой природы. Ангара как будто начинает все более и более расширяться и из быстрой, бурной реки превращается в чудную зеркальную поверхность, которая все растет, растет и где–то далеко, далеко сливается с горизонтом, из–за котораго широкой темной полосой, подернутой синеватой дымкой, встают Байкальские гольцы — отроги Хамар Дабана. Вы всматриваетесь и замечаете какия–то белыя пятна. Вам кажется, что это красивыя кучевыя облачка замешались среди зловещих дождевых «nimbus’ов», как их называет метеорология. Но это мираж на одну минуту. «Белки играют»,— говорит ямщик, и Вы понимаете, что это снег, лежащий в гольцах, блестит на солнце. Еще 20–30 минут, и Вы — в Листвиничном, на берегу Байкала.

Листвиничное лежит у самаго истока Н. Ангары. Растянувшись верст на 5 узкой полоской, оно приютилось у подножия высоких горных отрогов, спускающихся довольно круто к самому озеру. Горы эти покрыты хвойной растительностью, преимущественно лиственницей. В настоящее время, особенно с постройкой ледокола, Листвиничное стало быстро развиваться. Теперь там уже есть несколько лавок, где можно достать предметы первой необходимости; есть хоть и небольшая гостинница; есть телефон, соединяющий село с Иркутском; правда, телефон принадлежит пароходству, но контора бывает так любезна, что не отказывает пользоваться и частным лицам.

Здесь я пробыл 3 дня в ожидании парохода гидрографической экспедиции, к которой должен был присоединиться, но к сожалению пароход ожидался не скоро, и я решил отправиться на парусной барже одного знакомаго кр. Е. И. Стрекаловскаго, отправлявшейся в Падь–Харгин за кварцевым песком, который доставлялся на стеклянную фабрику.

Сначала погода благоприятствовала; ветер был попутный, и мы шли верст по 10 в час. Но к вечеру он стал стихать, так что нам пришлось бросить парус и стать на якорь. Ночью 6–го барометр стал снова падать. Хозяин баржи, он же и капитан, довольно опытный, поминутно выходил из своей шахши на палубу, чтобы не прозевать ожидавшейся, так называемой, «горы» — NW. Его ожидания оправдались. Ветер налетел сильным ураганом и баржу нашу начало кидать, как щепку, один из канатов якоря лопнул. Мы подняли паруса и пустились в открытый Байкал. Качка была настолько сильна, что все присутствовавшие на барже матросы, да и сам капитан, считали положение наше довольно опасным и, вероятно, были правы. Вот какой случай описан горным инженером Ячевским в Горном журнале за 1893–й год:

«В 1798 году судно подрядчика Шуманова 31 июля оставило устье р. Селенги и, уже миновав мыс Кадильный, было отброшено противным ветром к р. Мысовой; 1–го августа оно поднялось к бухте Песчаной, куда не дошло верст 8–10 по случаю маловетрия; 2–го августа, подойдя к Голоустной степи отстаивалось на якоре, пережидая свежую погоду; 3–го августа, усилившеюся погодой судно залило водой; 4–го, справившись с этими неприятностями, вывели судно на простор, где оно и оставалось на ночь; 5–го августа с попутным ветром судно прошло 12 верст дальше мыса Кадильнаго и снова горным ветром было унесено к реке Мантурихе, откуда 6–го августа поднялось опять к бухте Песчаной, но, не доходя 2–3 верст, горным ветром было отброшено почти к началу своего пути. Здесь оно отстаивалось с 6–го по 13–е августа по случаю «неспособных» ветров и здесь в первый раз чувствовали недостаток в съестных припасах; 13 августа, получив попутный ветер, судно добежало почти до цели своего назначения — мыса Березоваго, но еще раз было отброшено горным ветром к речке Мишихе, где второй раз терпело голод. Отсюда судно с 15 по 20 августа подвигалось вдоль южнаго берега к зимовью Корчинскому, где 26 августа и было разбито северным ветром».

Утром 8–го нам удалось «пойматься», как там выражаются, т. е. стать на якорь вблизи Голоустнаго, откуда до деревни я уже добрался пешком. Таким образом, маленькое разстояние около 50 в. — пришлось проплыть почти 4 дня.

Станция, как мне уже приходилось сообщать, находится в 3–х верстах от Голоустнаго, на совершенно голом мысу, выдающемся на 4 в. в Байкал. В прежнее время этот мыс был крайне опасен для плавателей, но нынешним летом гидрографической экспедицией зажжен на нем маяк с мигающим огнем, видимый за 16 верст. Маяком заведует лицо, заведующее и метеорологической станцией.

Голоустное было начальным пунктом моих работ. Здесь я раскупорил ящик с посудой и реагентами и начал сбор материала. Пользовался я при своих экскурсиях как здесь, так и после, в Малом Море — драгой, драгой–граблями, сачком, планктонными (Мюллеровскими) сетками и, наконец, просто рукам, отворачивая камни и каряги, где это было возможно.

Драгировать в Голоустном почти не пришлось, так как мои средства не позволяли нанимать необходимое число рабочих, поэтому материял, собранный здесь, почти весь состоит из береговой фауны, а глубоководных видов очень мало. Да в Голоустном прибрежная фауна, пожалуй, богаче, т. к. самый характер Байкала около Голоустнаго говорит за это. Дело в том, что речка Голоустная, разделяясь на 4 устья, образует несколько заливов или прудов, сообщающихся с Байкалом и служащих удобным местом для развития береговой фауны безпозвоночных, так как волнение, особенно чувствительное на Голоустинском мысу, не достигает этих заливов.

Относительно богатства глубоководной фауны трудно сказать про Голоустное что–нибудь определенное, т. к. повторяю, много драгировать мне не пришлось. Дно, в большинстве случаев песчаное, понижается ровно по линии Голоустное–Селенга, довольно быстро достигая максимальной глубины в 626 саж., a затем, постепенно возвышаясь, исподволь подходит к дельте реки Селенги, встречая, впрочем, в 15 верстах от устья последней подводный хребет, где глубина колеблется так: на западном склоне хребта — 102 с., на самом хребте — 33 саж., на юго–восточном — 124 саж. Температура воды около Голоустнаго (обычная для открытаго Байкала) 3.75–4.0°С вдали от берега и 9.5–9.7°С около берега на поверхностных слоях и 3.4–3.7°С в глубоких слоях.

В Голоустном я пробыл до 17 июня, когда сел на пароход экспедиции, и после захода в Листвиничное, где в этот день был спуск ледокола — прибыл 22–го в Малое Море, во вторую партию экспедиции, стоящую лагерем около р. Курмы. Не могу обойти молчанием то радушие, гостеприимство и самое серьезное содействие, которое было оказано мне всеми членами экспедиции, с которыми мне пришлось иметь дело, и которым я считаю себя крайне обязанным, начиная с ея начальника. Как только я прибыл в партию, мне предложили устроиться в палатке кают–компании: туда мне поставили небольшой столик, где я мог работать, там была и моя кровать. Всякий раз, когда была свободна какая–нибудь шлюпка — она всегда охотно предлагалась в мое полное распоряжение, с полным числом гребцов. Иногда офицеры приглашали меня во временный лагерь, чем, конечно, я всегда старался воспользоваться, и благодаря чему мне удалось объехать почти все Малое Море и познакомиться с его фауной.

Характер Малаго Моря сильно отличается от всего прочаго Байкала, а потому я позволю себе описать его несколько подробнее. Малое Море — это пролив, образуемый с восточной стороны скалистым островом Ольхоном, а с западной берегом Байкала. Оно лежит на 300 в. к северо–востоку от истока Н. Ангары. Длина Малаго моря почти 70 верст, а максимальная ширина 20 в. Вдоль обоих берегов Малаго Моря тянется 2 больших горных хребта: Приморский и Онотский, о которых вот что говорит горный инженер Обручев, изследовавший их в 1890 г. по поручению Географическаго Общества:

• «Внешний характер возвышенностей и долин Ольхона и Приморскаго хребта не соответствует внутреннему строению этой местности; в Онотском хребте это несоответствие наблюдается до некоторой степени.
• Приморский хребет представляет горный массив с широким, плоским гребнем, однообразие поверхности котораго нарушается отдельными гривами, скалами и куполами гольцов, отличающихся округлыми очертаниями и более или менее пологими склонами; он пересечен долинами рек, обыкновенно глубокими и ущелистыми — напр. долины Сармы, Анги, Глубокой и др. и обнажения по этим долинам обнаруживают внутреннее строение хребта; возстановляя по этим указаниям складки слагающих его горных пород, мы находим, что плоская поверхность хребта срезает эти складки, и части необходимо дополняющия их — отсутствуют; то же замечается и на Ольхоне, только его возвышенности более разчленены.
• Из этого следует, что высота Ольхона и массив Приморскаго хребта относятся к типу «Rumpfgebirge» и образование их обусловлено главным образом деятельностью размыва — сначала морского, уничтожившаго постепенно древния складки пород Лаврентьевской системы, затем речного и атмосфернаго, выточившаго в оставленной морем плоской возвышенности (Abrasionsplateau) современныя формы рельефа, почему и все современныя долины этой местности относятся к типу долин размыва (Erosionsthäler).
• Хребет Онотский представляет древния складки кембросиллурийских пород, также значительно измененныя деятельностью размыва атмосфернаго, но не нивеллированныя морским прибоем; поэтому он относится, по–видимому, к типу складчатых гор».

Оба хребта, тянущиеся по берегам, постепенно опускаясь, соединяются под водою и образуют небольшую котловину, пониженную к северу, так что максимальная глубина Малаго Моря в воротах — 20 саж., а у Верхняго Изголовья доходит до 54, тогда как в самом Байкале максимальная глубина около 2–х верст между Мысовой и Листвиничным и такая же, приблизительно, около Св. Носа. Дно Малаго Моря ровное, грунт преимущественно песчаный, причем песок иногда настолько мелок, что, как, говорят знатоки,— походит на настоящий морской. В некоторых местах в этом илу находится довольно много свинцеваго блеска, которым пользуются «Phryganidae», эти маленькие домохозяева, для постройки своих причудливых трубочек.

Температура воды в Малом Море значительно выше, чем в открытом Байкале; особенно это заметно на поверхностных слоях. Отчасти это, вероятно, зависит от того, что Малое Море защищено от господствующих на Байкале ветров, оно не знает свирепых байкальских бурь. Лишь NW или Сарма, как его называют, заставляет иногда с собою считаться. По промерам байкальской гидрографической экспедиции во время рекогносцировки озера в 1896 г. оказалось, что температура поверхностнаго слоя воды в Малом Море колебалась от 9.5° до 14.6°С, тогда как в открытом Байкале от 3.45 до 3.75°С; на глубине 40 саж. — в Малом Море от 3.96° до 4.00°С, а в открытом Байкале от 3.42 до 3.68°С.

Такой обособленный характер Малаго Моря, как мне пришлось убедиться, сравнивая результаты моих прежних сборов с нынешними, отражается на фауне: она оказывается и обильнее, и разнообразнее, если будем сравнивать одинаковыя единицы площади Байкала и площади Малаго Моря.

Красотой Малое Море не отличается. Здесь нет таких красивых бухт, как Песчанка, лежащая в 80 в. к NE от истока Н. Ангары, нет причудливых мысов, далеко вдающихся в Море и затем возвышающихся вроде неприступных фантастических замков с остроконечными башнями, как напр. Большая и Малая Колокольни в той же Песчанке. Большая Колокольня возвышается на 420 слишком футов над уровнем Байкала. 30 июня н. г. на самой высокой точке ея был зажжен маяк. Нет в Малом Море и таких угрюмых скал, обрывающихся в байкальскую бездну, как старик Бурхан–Ижимей, святыня ольхонских бурят, возвышающаяся на 3968 футов над уровнем океана и на 2400 футов над уровнем Байкала. Разве только одно Верхнее Изголовье «Хабой» поражает своей оригинальностью. Вот что говорит про него начальник гидрографической экспедиции Ф. К. Дриженко: «Подойдя к острову, мы были поражены удивительной игрой природы: причудливой формы огромная прибрежная скала в виде тонкой, но широкой стены возвышалась от самаго уровня воды, при известном положении наблюдателя представляя совершенно правильный профиль человеческой головы в несколько сажен вышиной». Вообще в Малом Море виды довольно однообразны. Как Приморский, так и Онотский хребет со стороны Малаго Моря мало покрыты растительностью, a где она есть (конечно) в большинстве случаев хвойная.

В Малом Море я пробыл до 24 июля, когда на пароходе экспедиции перебрался в лагерь первой партии, стоявший на Ольхоне около мыса «Ухан». Здесь характер Байкала уже совершенно иной. Берега Ольхона с этой стороны настолько круты и обрывисты, что партия довольно долго не могла найти удобнаго места, чтобы раскинуть свои палатки. Лесу, как и со стороны Малаго Моря, не много, но все же здесь уже начинается лесная полоса Ольхона, простирающаяся на его север. Стоит перевалить в какую–нибудь падь, как вы попадаете в большой, хороший, преимущественно хвойный лес. Правда, до настоящей байкальской тайги Ольхону далеко, но все же здесь лес настолько велик, что в нем водятся и изюбри, и сохатые, и кабарга, и козуля и хозяин, как его часто называют бурята, т. е. медведь.

Грунт Байкала здесь скалистый, неровный, так, в каких–нибудь 20 саж. от берега ваш лот показывает 20–25 саж., но 10–15 гребков и 100 саженный линь не хватает. Драгировать в силу этого почти не пришлось, так как часто драга не могла пройти и 10–15 саж., как запутывалась, и ее приходилось вынимать, чтобы не лишиться совсем. Конечно, термическия условия здесь очень отличаются от Малаго Моря и очень характерны для открытаго Байкала. Фауна значительно беднее, в чем пришлось убедиться даже из тех немногочисленных ловов, которые я тут делал. Пробыл я в первой партии до 9–го августа, когда сел на пароход и после захода в Мысовую, Селенгу и Песчанку прибыл в Голоустное, надеясь еще попытаться драгировать там, но (как и в 1–й проезд) сделать этого не удалось, и 15 августа я кончил свои работы.

Описав вкратце свою поездку, я еще несколько остановлюсь на описании добытаго мною матерьяла. Драгировать всего мне пришлось в 14 разных местах, а именно: в 2–х местах около Голоустнаго (станции и деревни), в 2–х около мыса Ухан и 10 местах в Малом Море, а именно: около островов Барахчина, Угунгоя, Зумунгоя, бухты Тало–Уланур, Семь–Сосен, около р. Курмы и Сармы, мысов Шебетуй, Ото–Хушун и Будун, причем в некоторых местах — по нескольку раз. Драгировал от 10 до 120 метров глубины; большее число ловов сделано с глубины 40–50 метров. Делать более глубокие ловы мне было очень затруднительно, так как моя драга была снабжена толстым веревочным тросом, который сильно намокал, и вынимать его около 300 метров было крайне затруднительно. Ворота при шлюпке не было, да и поставить его было нельзя, так как последний мог сильно мешать гидрографическим работам. Самые богатые ловы были около о–ва Барахчина, отстоящаго от нашего лагеря на 15 минут хода восьмивесельнаго катера, что было очень удобно, так как гребцы не утомлялись, и можно было делать больше ловов. Здесь были собраны многие виды планарий, пиявок и гаммарид.

Главную часть моего матерьяла составляют гаммариды. Не только ни один пресноводный бассейн не отличается таким разнообразием гаммарид, как Байкал, но даже морские бассейны, где обычно фауна богаче, много уступают Байкалу; так по Della Valle оказывается, что habitus неаполитанских гаммарид более или менее однообразен, и максимальная величина их которой достигает Gam. locusta — 30 mm. В Балтийском море тот же вид достигает 15–20 mm., в Гренландии 25–40 mm. и только на севере Атлантическаго океана Eurytenes grillus достигает 4.5 дюйма. Второе место по величине и, пожалуй, первое по разнообразию среди пресноводных представляют байкальские виды; так, в Байкале величина гаммарид достигает 80 mm., да и самый habitus байкальских гаммарид так разнообразен, они таких причудливых форм, таких красивых и разнообразных окрасов, что трудно представить. К сожалению все окраски в спирту пропадают; точное представление о них дают таблицы Дыбовскаго, приложенныя к его труду: «Beiträge zur näheren Kenntniss der in dem Baikal–See vorkommenden niederen Krebse aus der Gruppe der Gammariden».

Особенное внимание обращает на себя по своей величине Gammarus godlewskii 70 mm. с огромными, крепкими хитиновыми шипами, пойманный драгой на глубине 35 сажен; нормальоый цвет его лимонножелтый. Наоборот, Gammarus sp. (2 mm.) кидается в глаза своей малой величиной. У Gammarus puzylli шипы превратились в какие–то кили. Gammarus verrucosus зеленаго цвета, с длинными, тонкими щупальцами лишен всяких шипов. Все упомянутые виды слишком резко отличаются друг от друга по своему внешнему виду, а какая масса видов, различие которых можно установить только при помощи микроскопических изследований.

К сожалению, по недостатку средств я не мог делать ловов с очень большой глубины, а потому у меня нет особенно глубоководных видов; окраска их менее ярка, в большинстве случаев она бледно–желтая или беловатая. Дыбовским описано 117 видов, причем некоторые виды пойманы с глубины более чем 700 метров, тогда как максимальная глубина моих ловов достигает только 120 метров. Сколько видов найдется у меня — сказать теперь трудно, но уже из первых беглых моих определений выяснилось, что будут виды, не встречающиеся у Дыбовскаго, который работал лишь в юго–западной части озера.

Не менее интереса, как сообщил И. П. Забусов, представляют и планарии, которых у меня найдется около 20 видов. Самыми характерными являются как по величине, так и по окраске Planaria angarensis и Planaria nigrofasciata, оба вида, как передавал мне И. П. З., близки к морским. У них на переднем конце имеется присоска; характерны оне и своей глоткой, которую моментально выбрасывают, как только попадают в неподходящую среду. Я полагаю, что организм с отростком, упомянутый мною в прошлом году под именем «коровьяго языка» — был ни что иное, как какая–нибудь гигантская планария, которая выкидывает свою глотку. Обработать планарий взял на себя труд И. П. Забусов.

Кроме планарий, по типу червей у меня еще имеется видов 10 паразитов из внутренностей птиц и рыб, которых также думает разработать И. П. Забусов, и видов 15–20 пиявок, которыми займутся студенты Н. А. Ливанов и Д. С. Платонов. Между пиявками есть и глубоководныя и береговыя формы, причем некоторыя имеют сходство с морскими, так напр. один вид, как сообщил мне Э. А. Мейер, напоминает собою благодаря своим сильно развитым буграм кожи, морской вид Pontobdella. Нормальный цвет его зеленый, спинная поверхность его снабжена 4–мя рядами бугорков. Он добыт драгой с глубины 25 саж., паразитирующим на моллюсках.

Небезынтересными оказались моллюски и губки, как передавал мне Г. А. Клюге, который намерен заняться их описанием. Первых у меня имеется 8 видов, а губок вероятно 5, причем особенное внимание обращает на себя один своеобразный вид, у котораго прекрасно сохранилось центральное osculum. Кроме описаннаго матерьяла, по фауне безпозвоночных у меня есть несколько банок планктоннаго лова.

По фауне позвоночных на мой взгляд представляют интерес лишь Cottus'ы и Comeforus baicalensis. Птицы собирались лишь попутно, случайно.

Comeforus baicalensis, или голомянка, на наш взгляд, особенно интересен потому, что он был добыт живым, запутавшимся в тине, около берега Листвиничнаго. Нашел его мой товарищ, бывший студент Московскаго Университета, И. В. Алексеев. Рыбопромышленники утверждают, что голомянку никогда не видят живой. Иногда сильными бурями ее выбрасывает на берег в огромных количествах; крестьяне собирают ее, вытапливают жир и употребляют как хорошее средство от ревматизма. Среди Cottus’ов имеется один, несомненно глубоководный вид, добытый с глубины 60 саж. Рыбка эта была очень красива в живом состоянии. Она была нежнорозоваго цвета, по теперь сильно изменила окраску и habitus. Глаза ея под перемены сильнаго давления выпучились.

Конечно, весь собранный мною матерьял составляет лишь незначительную часть представителей байкальской фауны, по даже судя по нему, мне кажется, можно сделать вывод, что фауна Байкала и разнообразна, и своеобразна, и близка к морской, что подтверждают некоторые ученые. (См. Biologisches Centralblatt. 1897. Band XVII. № 18 p. 567. Hoernes.) Мне кажется, что она еще сыграет серьезную роль в истории развития биологических воззрений.

Кончая теперь свое краткое, предварительное сообщение, я во 1–х, позволю себе выразить свою искреннюю благодарность всем членам гидрографической экспедиции, так много содействовавшим моим работам, а во 2–х, прошу принять уважаемое Казанское Общество Естествоиспытателей глубокую признательность за то, что оно дало мне возможность под его знаменем и при его содействии работать по интересовавшему меня вопросу, работать над таким интересным бассейном как Байкал, который представляет слишком широкое поле для зоолога и который, повторяю, несомненно должен сыграть серьезную роль в истории развития биологических воззрений.

Источник: Приложение к протоколам заседаний Общества Естествоиспытателей при Императорском Казанском Университете, № 181.